Птицы войны
Шрифт:
Матиас машинально отбирал, проявлял, обрезал фотографии встречи советских спортсменов, но вспоминал совсем другой день. Тогда, в июне сорок первого, в Берлине, после провала безумной попытки спасти профессора Шваба и его дочь, он пролежал два дня, заглушая горе анисовой водкой, то засыпая, то просыпаясь в полубреду. С улицы слышались грубые окрики, пулеметные очереди, лай собак. Пару раз он хотел выйти к ним, крикнуть в голос ругательство или проклятье, чтоб получить пулю в сердце и разом все покончить.
На третий день поднялся, чтобы
Он первым полюбил ее, дочку немецкого физика и русской артистки, а Нестеров отнял его любовь, кажется, даже не зная об этом. Саволайнен тогда сотрудничал с Die Rote Fahne, а Мария со старших классов школы занималась делами отца; втянулась в работу Коминтерна, была избрана в совет Комитета трудящихся женщин, выступала на Бернской партконференции в тридцать девятом году.
После поджога рейхстага и начала гонений на коммунистов Саволайнен остался в Берлине, хотя мог и должен был уехать. Он работал в финском рекламном агентстве, ночами помогая издавать подпольные агитлистки и бюллетени Коминтерна.
Нестеров появился в Берлине в октябре тридцать девятого, после Пакта и раздела Польши. Официально он числился закупщиком при русском торгпредстве, на деле — занимался установлением связей между отделами Коминтерна и Москвой.
Почему Мария влюбилась в этого русского, симпатичного, но в общем-то заурядного парня? Женщин трудно понять, а спрашивать об этом не имеет смысла. Но пока она была жива, Матиас жил надеждой, что все еще изменится и он получит шанс.
А теперь все было кончено, и он сидел в тесной ванной, окруженный портретами мертвой возлюбленной, задавая себе вопрос: как, для чего жить дальше?
Услышав стук в дверь, он даже почувствовал облегчение — за ним пришли. Он тут же решил, что усыпит их бдительность, изобразит покорность, а на улице бросится бежать, и его застрелят в спину — быстро, насмерть, без мучений.
За дверью стоял тот чешский охранник, Веслав, с которым они договаривались о паспорте и деньгах.
— Ты один?
Саволайнен кивнул.
— Прости, что тогда не вышел на связь. Тем вечером мы получили другой приказ.
Саволайнен догадался — Веслав должен выманить его на улицу, наверняка уже дал показания. Чех слегка замялся.
— Меня отправляют в разведшколу. Хотя бы пока не на фронт… Пришел попрощаться.
— Прощай, — машинально ответил Матиас.
Веслав сунул ему в руку пакет.
— Возвращаю деньги… Я взял половину, ничего? И там записка для тебя.
Матиас, все еще уверенный, что участвует в полицейской игре и через минуту будет арестован, развернул обрывок конверта и пробежал глазами наспех нацарапанные буквы.
«Отец покончил самоубийством. Французские
Саволайнен потрясенно уставился на Веслава.
— Мария Шваб жива?..
Охранник кивнул.
— Да. Их отправляют в Аушвиц в начале сентября.
И снова стук в дверь заставил Матиаса вздрогнуть. Память прошлого, разбуженная встречей с Алексеем Нестеровым, оказалась мучительно живой. Но, хуже всего, эта встреча могла перевернуть всю его налаженную сегодняшнюю жизнь.
— Папа, ты здесь? — послышался детский голос.
Саволайнен ответил.
— Да, сынок! Я скоро закончу…
Задумался, не услышал, как жена с сыном вернулись домой — и это плохо, сейчас может дорого стоить любая оплошность.
Саволайнен быстро достал из кюветки фотографии Нестерова, разорвал на мелкие клочки и выбросил в корзину — словно прятал следы преступления. Развесив сушиться оставшиеся фотографии, погасил лампу, сбросил с двери крючок.
В темноту кладовки словно обрушился солнечный свет. Слегка ослепленный, Матиас прикрыл глаза, и сквозь ресницы увидел силуэт женщины, с которой он жил девять лет, так и не привыкнув считать ее своей.
— Извини, я проявлял фотографии.
— А мы с Алекси собрали железную дорогу! — сообщила Мария.
* * *
Утром на пробежке вокруг озера Нестерова догнал крепкий, бритоголовый Николай Саксонов.
— Привет, снайпера! — понизил голос. — Нестеров, не знаешь, как бы нам по-тихому в город смыться?
— Почему ко мне вопрос?
Они остановились на поляне, делая наклоны и махи руками. Николай подмигнул.
— Ты, я вижу, парень бывалый. Языки знаешь… А мне бы в клуб филуменистов попасть. Я с одним по почте списался, привез кое-что на обмен…
— Так ты филателист?
Саксонов привычно поморщился.
— Да нет, говорю же — филуменист. Спичечные коробки собираю. Давно еще, со школы…
Они повернули и снова побежали по дорожке мимо тренерского стола, за которым, разложив бумаги, что-то обсуждали Киреев и Шимко.
— Не боишься, Бовину доложу? — сощурился Нестеров.
— Да вроде не похож ты на стукача.
— Ладно. Подумаем, как быть. Мне и самому бы в город надо. Одной женщине подарок привезти.
Саксонов понимающе улыбнулся.
Саволайнен и Хильда с утра засели в кустах у озера. Саволайнен делал репортажные снимки, Хильда наблюдала за тренировкой советских спортсменов в бинокль.
— Они держатся вместе… Все время рядом тренеры и вон тот человек в полосатой рубашке. Наверняка это надзиратель! Мы не сможем с ними поговорить…
— Надо ждать, — Саволайнен прикусил травинку. — Всегда бывает случай.