Птицы войны
Шрифт:
— Вы набиваете цену?
— Натюрлих. Париж стоит мессы.
Шилле издал горловой звук — этот его фирменный кашель, знак недовольства, когда-то заставлял людей бледнеть.
— Признаться, я уже жалею, что связался с вами. Я рискую своей репутацией…
— Репутацией?! — расхохоталась Глафира. — Каким щепетильным вы стали после сорок пятого года… Впрочем, чтобы вы понимали, какие козыри у меня на руках…
Мезенцева открыла сумочку, достала спичечный коробок, в котором было устроено двойное дно и там, под спичками, между слоями папиросной бумаги, лежали десять микропленок,
— Здесь первая часть документов. Можете проверить, проконсультироваться с вашим начальством… Но самые секретные сведения я получу чуть позже.
Шилле протянул руку в перчатке, но Мезенцева не спешила отдавать коробок.
— Аванс?
Шилле достал из кармана небольшой потрепанный молитвенник.
— Пятьдесят тысяч. Остальное зависит, интересен ли нам материал.
— Хорошо. В четверг встретимся в парке, в ресторане «Берег». Надеюсь, к этому времени вы приготовите мой гонорар — триста тысяч в долларах, остальное в золотых изделиях. Я предпочитаю кольца с крупными бриллиантами, изумруды, рубины. Их проще вывезти из страны. Только не вздумайте подсунуть мне подделки!
Шилле посмотрел на Мезенцеву долгим и мрачным взглядом.
— Да вы и правда сумасшедшая старуха.
Глафира придвинула к нему лицо и зашептала, брызгая слюной:
— О нет, мой господин… Просто я безумно хочу выбраться из этой чухонской дыры! Всего-то жалкие полмиллиона за «Буревестник» — роскошный военный план, который разрабатывали лучшие умы страны Советов! Это шикарная сделка. Без обмана. Клянусь, ваше начальство будет счастливо заполучить эту добычу!
Шилле брезгливо отстранился, платком вытирая щеку.
— Мы изучим документы, вскоре вы получите ответ, — он повернулся, чтобы уйти, но застыл, поднял руку в перчатке: — Кстати, где вы взяли столько крови, чтобы измазать этих крыс?
Мезенцева снова расхохоталась.
— Я вылила на них бутыль томатного соуса… Отборного немецкого кетчупа!
Шилле начал спускаться по ступеням вниз.
* * *
У подножия смотровой башни — кассы стадиона. Туристы и местные толпятся в очереди за билетами, счастливчики забирают из окошка заранее оплаченный заказ. Мария Саволайнен, стройная блондинка в красном дождевом плаще поверх приталенного узкого платья, отходит от окошка с билетами в руках. Они с сыном будут смотреть футбол, плаванье, конные состязания — Алекси любит лошадей. Два дня назад Матиас почему-то стал отговаривать ее идти на стадион, даже предложил купить путевки и отправить их с Алекси к морю на время Олимпиады. Это звучало странно, ведь раньше он говорил, что такое событие нельзя пропустить.
Матиас прекрасный муж и любящий отец, их многое связывает. Они почти не ссорятся — это удивляет закройщицу Лидию Оскаровну и продавщиц, работающих в ателье Марии. Но удивляться нечему, ссоры бывают в семьях, где страстно любят или ненавидят, а Мария давно живет с замороженным сердцем, не испытывая ни сильной радости, ни печали. В этой северной земле ей спокойно, нет желания стремиться куда-то, что-то менять. Она охладела
Война прожевала ее и выплюнула — бесплодной, застывшей, жаждущей только покоя и мирных домашних занятий.
Рассеянно перебирая билеты, она чуть не столкнулась с мужчиной в клетчатом плаще. Он приподнял шляпу и произнес с сильным американским акцентом:
— Pardon me…
Лицо со впалыми щеками, цепкий птичий взгляд. Нет, этого не может быть. Ужас неуверенности был страшнее узнавания, Мария оглянулась и поняла, что мужчина тоже узнал ее.
Ошибки быть не могло. Ей перешел дорогу Готлиб Шилле, офицер СС, начальник тюрьмы Плетцензее.
* * *
Открытие XV Олимпийских игр в Хельсинки состоялось девятого июля. Был пасмурный день, накрапывал дождь, но голос комментатора звучал бодро и торжественно.
— Честь зажечь олимпийский огонь предоставлена финскому легкоатлету Пааво Нурми. Его рекорд в беге на длинные и средние дистанции — двенадцать олимпийских медалей, из которых девять золотых. Вот он появляется на беговой дорожке стадиона с олимпийским факелом… Взлетают голуби. Вспыхивает огонь в олимпийской чаше… Слышны аплодисменты и восторженные крики зрителей.
Ким прильнул к радиоприемнику, жадно слушает трансляцию с открытия игр. А посреди кухни стоит Елена Наркисовна, жена заведующего какой-то базой, постоянная заказчица Анны, и примеряет то самое белое платье из легкого крепдешина.
— На стадион выходят советские атлеты и представители Олимпийского комитета СССР, — объявляет комментатор. — Женщины — в бело-голубых костюмах, на мужчинах белые костюмы с ярко горящими на груди красными галстуками. Знаменосец сборной — украинский штангист Яков Куценко. Пожелаем нашим спортсменам побед и медалей!
Зазвучал спортивный марш.
— Все активней внедряется механизация в колхозных хозяйствах Кубани…
Ким вздохнул, прикрутил громкость радио.
— Ничего толком не сказали…
Елена Наркисовна ядовито усмехнулась своими изогнутыми, как две гусеницы, накрашенными губами.
— Что же вы думаете, про вашего Алексея будут по радио говорить? Пятиборье и стрельбу даже не транслируют! Всех интересует только футбол.
Ким посмотрел на женщину, не скрывая неприязни.
— Про дядю Лёшу будут говорить! Потому что он станет чемпионом… Его наградят в Кремле! Мы с мамой тоже пойдем.
Анна смутилась.
— Ким, я же тебя просила… не мешай нам! Сядь спокойно, книжку почитай.
Ким послушно взял книгу, сел у окна — не хотел спорить с матерью при чужих.
Платье облегало пышные формы Елены Наркисовны, она подняла руку.
— Вот здесь, под мышкой, тянет.
Анна немного распустила шов, придержала булавкой.
— Так лучше?
Заказчица вскрикнула.
— Осторожнее! Вы меня чуть не укололи!
— Простите ради бога… Вот так хорошо?
— Все равно тянет!