Публичное одиночество
Шрифт:
Работая над картиной, мы старались быть максимально лаконичными в стилистике – показывали на экране лишь то, что действительно необходимо. У нас нет ни массовок, ни фоновых фигур, создающих микромир, – дам в кринолинах, прохожих, случайных возков, проносящихся по петербургским улицам.
Мы хотели, чтобы «Обломов» был очень литературным фильмом. Обычно кинематографисты боятся этих слов – литература, литературность. Но мне думается, что кинороман и должен быть литературен, ему не противопоказан авторский текст, который здесь подробен, обстоятелен. Закадровое дикторское чтение сопровождается шорохом перелистываемых страниц. Мы не боялись, что кому-то наш фильм покажется излишне приверженным
(1986)
Вопрос: Меня интересует ваша философская концепция «Обломова». Она, на мой взгляд, несколько отличается от концепции Гончарова.
Очень часто нас за эту картину ругали по совершенно другим законам, нежели те, по которым она сделана. А оценивать художественное произведение можно только по его собственным законам.
Скажем, классики русской критической мысли рассматривали Обломова с точки зрения социальной. В нашу задачу сегодня входило посмотреть на эту проблему с точки зрения нравственной. Потому что в наш прагматический век, когда мы отмеряем порядочность, добро, соизмеряя и то и другое с собственным удобством, нам казалось, что Штольц – ярчайший представитель прагматического века. Потому что это человек, который думает о том, как жить. Где отдыхать, что полезно, что вредно.
Обломов – человек, который думает о том, зачем жить. Со всей его ленью, над которой мы смеемся, это человек, который мучается таким вопросом, и это лишает его сил. У него действительно нет сил бороться. И если бы он не был крепостником, он бы просто умер с голоду, не смог бы бороться за свое существование. Но от этого вопрос «зачем жить?» не становится менее актуальным и серьезным для него.
Гончаров хотел, чтобы читатель любил Штольца, а сам любил Обломова. (II, 13)
(2005)
Вот у меня была ситуация на «Обломове».
Захар, кто сыграет Захара? Мне говорит однокурсник, ассистентом моим работал: «Попов Андрей Алексеевич». Я говорю: «Ты что, обалдел? Захара – Попов? Он генералов играет, ученых, секретарей обкомов… Какой он Захар?» А он говорит: «Поверь мне, он тоскует, ну предложи…»
И я пришел к Попову домой. Сидит Андрей Алексеевич Попов. Он к тому времени уже из «Чайки» в «ЗИЛ», из «ЗИЛа» в Кремль… Большего дива, чем эта жажда его играть, я не видел. Я делал его пробы, обхаживал его всячески. Он пришел – и я вижу, что ему очень хочется, но и смущен очень, его догола почти раздели. Сделали ужасающий грим, монтюр кирпичного цвета. И он сел за стол, текст у него. Он сидит, текст бубнит, у него бакенбарды такие… Мы с Пашей Лебешевым стоим за камерой. И там люди ходят, свет не весь стоит. И он сидел-сидел, читал текст, смотрел на людей, чего-то еще делал. Потом говорит: «А можно покурить?» Я говорю: «Подождите пока». Ему курить хочется… И вот он так уселся… Я говорю: «Паша, давай включай камеру». И он сидел-сидел, и тут мимо него кто-то прошел, и он вдруг зарычал. Так «р-р-р-р-р…», как собака. Все, я говорю, снято. Ничего больше не надо.
Я в него влюбился, я понял, что его надо снимать. И надо брить наголо. А он говорит: «Нет, наголо не могу». Я говорю: «Ну как, Андрей Алексеевич?» – «Не-не, не могу, у меня спектакль, то-се». Я его мучил-мучил, звонил ему. А он: «Сергеич, дорогой, я готов, я буду, люблю, моя мечта жизни – но наголо не могу…»
Все, вилы уже!
Прихожу к нему
И он так отыграл!.. Мне сначала казалось, что он жутко наигрывает, а потом я понял, что вылепливается образ такого пса потрясающего… (II, 47)
«Родня» (1981) (1979)
Интервьюер: Над чем Вы сейчас работаете?
С постоянными соавторами – сценаристом Виктором Мережко, художником Александром Адабашьяном приступаем к работе над новым фильмом «Была – не была» <«Родня»>, в главной роли будет сниматься народная артистка СССР Нонна Мордюкова, для которой специально был написан сценарий. (I, 9)
(1980)
Фильм «Была – не была» <«Родня»> снимается по сценарию известного кинодраматурга Виктора Мережко. По жанру это будет скорее всего трагикомедия.
В работе над картиной принимают участие многие из тех, с кем я работал вместе над предыдущими фильмами. Это прежде всего оператор Павел Лебешев, художник Александр Адабашьян, композитор Эдуард Артемьев. Кроме народной артистки СССР Нонны Мордюковой в фильме заняты народный артист РСФСР Юрий Петров, Светлана Крючкова, Иван Бортник, Юрий Богатырев.
Интервьюер: Почему для съемок этой картины был выбран Днепропетровск?
Во-первых, город удивительно красив. Лицо его в первую очередь определяет река: Днепр здесь необычайно величественен и прекрасен. Мы старались снять город так, чтобы он не потерял на экране своего очарования.
Во-вторых, ярко выраженная смена ландшафтов, сочетание современных кварталов со старыми районами, большой стадион, прекрасные проспекты и парки – все это очень нужно для нашего фильма, и все это в Днепропетровске есть…
Работалось хорошо, мы благодарны многим днепропетровцам, оказавшим нам большую помощь. (I, 13)
(после 1981)
Интервьюер: Чем привлек Вас сценарий Мережко или, скорее, сама его тема?
Нас интересовала возможность взглянуть свежим, непритупившимся взглядом на то, с чем мы давно свыклись, на своеобразное язычество городской жизни, которое руководит нашими реакциями на окружающее, нашими проявлениями и поступками.
Скажем, спрашивая встретившегося знакомого: «Как дела?», мы вовсе не собираемся взаправду выслушивать, как они обстоят. Вопрос: «Почему не звонишь?» вовсе не означает, что нашего звонка с нетерпением ждут. Дружеское похлопывание по плечу и возглас: «Рад тебя видеть!» – совсем не доказательство того, что к нам питают теплые чувства. Я вовсе не собираюсь видеть источник всех зол в урбанизме, распространении городской цивилизации – не о том речь. Но не лишне напомнить все же об опасности выдавливания из человека духовности, утраты сердечности, истинности отношений. Видимо, у людей, далеких от города, не потерявших интимных связей с природой, живущих в ином ритме, по-иному ощущающих себя в соотношении с бесконечностью, в большой мере сохранилась эта способность к душевному отклику.