Публичное одиночество
Шрифт:
Что тут добавишь? (I, 134)
(2010)
Знаете крылатую фразу: «Любить – это смотреть в одну сторону, а не друг на друга».
Вот взять Лешу Артемьева или Сашу Адабашьяна, я их месяцами, годами не вижу, но знание, что они где-то рядом, согревает меня всю жизнь.
То же самое – и с детьми… (II, 61)
ЛЮБШИН СТАНИСЛАВ
(2002)
Для меня существует один принцип общения с актером – бесконечно его любить. Причем любить искренне, а не так: будьте любезны,
Хотя такое тоже бывает…
Скажем, у меня так было со Славой Любшиным. Когда мы «Пять вечеров» должны были снять за двадцать шесть дней, мы тоже рассчитали (я его, а он меня) ровно на двадцать шесть дней. Плюс два дня озвучания. Но оно продлилось три дня. И на двадцать девятый день мы чуть не убили друг друга…
Хотя это совершенно потрясающий артист, переполненный какими-то невероятными воспоминаниями. Никогда не забуду, например, такой рассказ Любшина: «Я вхожу в самолет, за мной идет замминистра, а передо мной священник – батюшка. Думаю (ведь советская власть еще была), как же так сделать, чтобы они не поняли, что я верующий? Ведь коммунисты вокруг. Думаю, я ничего никому говорить не буду, просто перекрестился, и так пошел». (XIII, 1)
ЛЮДИ
(1984)
Интервьюер: Какую черту Вы больше всего цените в людях вообще и в людях искусства в особенности?
Безмерно уважаю людей, которые знают, кто они и откуда. Для художника – это основа творчества.
Посмотрите, к примеру, первую картину молодого режиссера Темура Баблуани «Перелет воробьев», и не понадобится заглядывать в анкету автора. Современный грузинский кинематограф потому нам всем и интересен: его мастера – полномочные представители породившей их земли.
У Баратынского читаем: дарование есть поручение; должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия.
Такое поручение до конца исполнил за свою короткую жизнь Василий Макарович Шукшин, человек, органически неспособный приспосабливаться. Все, что делал в искусстве писатель, режиссер и актер Шукшин, ни на йоту не расходилось с тем, что повседневно думал и исповедовал Шукшин-человек. Под его темпераментным «нет!» неизбывно слышалось столь же темпераментное «да!».
Ведь для того, чтобы что-нибудь отрицать, надо в чем-то больше жизни нуждаться, испытывать потребность в нравственных опорах, которые пересмотру не подлежат. (II, 7)
ЛЮСЯ
(2011)
Сообщение: 30 марта в Москве скончалась Людмила Гурченко…
Ушла эпоха…
Ушла, на мой взгляд, великая актриса, даже не актриса, великая личность ушла. Совершенно органичная со всем тем, что она делала, и с тем, как она жила…
Люся потрясающе сочеталась своим творчеством со своей личностью. Она не могла играть ничего, если она не приспосабливала то, что она играет, к каким-то сторонам и чертам своего характера. Как только это начинало жить отдельно (это отдельно, и Люся отдельно) – это всегда было не очень хорошо. Но когда это совпадало – это всегда была песня. Это всегда было наслаждение: смотреть, работать с ней, она заводилась сама от того, как люди за камерой реагируют на нее, она взлетала, и она парила, и это было дивное абсолютно зрелище.
Массу неприятностей ей доставлял ее характер. Потому что она совсем не умела лукавить или притворяться. Она играла всю жизнь,
Люся – стопроцентная актриса. Она соткана из этого. Допустим, если Лена Соловей могла отказаться от роли, потому что ребенка не с кем было оставить, то Люся могла оставить кого угодно с кем угодно, если есть роль. Она неслась за тридевять земель, она думала только о том, что она хочет это сыграть. И это, с одной стороны, я думаю, приносило достаточно много проблем в семью, а с другой стороны – вызывало невероятное совершенно уважение к ней как к профессионалу.
Партнерша была дивная. Импровизатор была волшебный совершенно… Она умоляла, чтобы снимать не с утра, потому что ее папа говорил: «Утром – полуурод, вечером – богиня». Поэтому она предпочитала сниматься вечером. Но у нас были съемки утром, поэтому она, как она говорила, «полууродом» приходила на грим, а уже через час она была на площадке.
Потрясающей совершенно энергетики человек: вот она так, как бы скромно, приходит на площадку, а уже – все, она заняла уже все собой; и все – на нее, все – к ней. Точно такая, как Нонна Викторовна <Мордюкова>. Они вообще в чем-то похожи. Одна только – дочь казачьей земли, а другая – городская, русской украинской провинции, харьковской.
Ужасно печально…
Но вы понимаете, она не могла уйти иначе. Я думаю, что если бы ей предложили: вот, Люся, сейчас уходишь или когда ты немощная, страшная, не могущая себя обслужить, не встающая… Она бы сказала: «Немедленно…» Потому что она была еще и Женщина, потрясающая с точки зрения своего поведения и существования во времени и пространстве… Как Любовь Орлова, которая болела и лежала в больнице, и когда приходил ее муж (муж!) – Александров, на нее «ставили свет», и она не подпускала близко камеру, и она с мужем разговаривала на расстоянии, потому что она не могла разрушить образ-легенду.
Кто-то скажет: да что за чушь… Ничего подобного! Это и есть настоящая звезда. Звезды – это не те, кто ими себя считает (как писал Пастернак: «Позорно, ничего не знача, / Быть притчей на устах у всех…»). Но вот этот класс! И все – делать сама. И танцевать сама, и трюки делать – сама. И эта дистанция: не подходите ближе, снимать меня не надо; вот так… То есть вот эту вот тайну, которая есть – и все… Кстати, я знаю, что Люся была влюблена в Любовь Орлову, и, конечно же, ей передалось это ощущение, как надо существовать звезде. Причем это было связано не с «перьями», хотя Люся их очень любила, и не с хамством по отношению к нижестоящим, а вот в этой «постановке» всей своей личности во времени и пространстве.
Замечательная, великая актриса…
Повторяю: печаль моя светла, потому что она предпочла бы уйти так, а не существовать как-то немощно, в состоянии растения, и, кроме того, остались ее работы, и, кроме того, – она ушла сразу после такого взлета… Бенефис ее кому-то может нравиться – не нравиться, но она летела и заставила миллионы смотреть на себя с удивлением.
Я думаю, что сегодня страна всколыхнулась, потому что ушла легенда… (XV, 50)