Публичное одиночество
Шрифт:
Почему?
Думаю, потому что в европейском кино сейчас очень серьезный кризис. Европейское кино потеряло свое лицо, американизировавшись. Осталось еще несколько мерцающих вершин – Феллини, братья Тавиани, Бергман, – несколько героических личностей, пытающихся противостоять валу массовой культуры из-за океана. Но средний уровень определяют не они…
А Мастроянни – один из немногих больших актеров, удивительно сохранившийся как художник. Он влюблен в Чехова, играл Астрова, дядю Ваню…
И вот приехал, чтобы договориться о совместной работе над Чеховым. И ситуация так складывается (если все будет благополучно!), что, пока готовятся съемки
Мастроянни сказал: если мы такую картину снимем, он готов без всякого вознаграждения сыграть во МХАТе (там предусмотрена инсценировка «Механического пианино») роль Платонова. Причем на русском языке!
Пока ведутся переговоры, детализируется замысел… Но упустить такой случай, когда Мастроянни приходит сам и говорит: «Я хочу с вами работать!» – это… бесхозяйственно! (I, 22)
(1987)
Мастроянни – великий артист, один из тех немногих, кто сумел за сорок лет работы в кино сохранить свое лицо.
Это человек, который не снялся ни в одном рекламном фильме, что без угрызения совести позволяют себе другие кинозвезды. Когда мы снимали «Очи черные», Мастроянни предложили сняться в рекламе оливкового масла, посулив гонорар в два раза больше, чем он получил за нашу картину. Он ответил категорическим отказом.
Мастроянни – удивительный человек, в нем есть что-то детское, беззащитное, нежное. Он потрясающе врет, причем без всякой надежды, что ему поверят. Когда его уличают во вранье, он тут же в этом признается и начинает сочинять очередную небылицу… (I, 23)
(2004)
В нем не было штампа, вот что поразительно, хотя он снялся во многих картинах – и не всегда хороших. И тем не менее он сумел сохранить в себе такую невероятную девственность, что ли, по отношению к делу.
Он начинал каждую картину с совершенно чистого листа. (XV, 8)
(2006)
Марчелло был гениальный человек, абсолютно фантастическая личность. В нем все было так перемешано, что нельзя сказать: вот здесь он актер, а вот здесь – человек.
Он был абсолютный ребенок… Чистый лист бумаги, на котором можно нарисовать или какую-нибудь каракулю ужасную, или невиданной красоты пейзаж. Он не боялся быть смешным, страшным, некрасивым, он с восторгом шел навстречу любому предложению.
Я понимаю, почему он так любил Чехова. Как и Чехов, Марчелло внутри был гораздо больше, чем снаружи. И в отличие от огромного количества актеров западной школы, он понимал, что Чехов говорит между строк гораздо больше, чем словами. Ведь Чехов – как тропинка в поле: то видна, то не видна, то видна, то не видна. Но все время существует нить, по которой ты должен пройти. Меня удивляет, почему многие режиссеры не нашли ключа к Чехову, хотя он сам его дал в своих записных книжках: «Люди обедают, только обедают, а между тем слагаются их судьбы и разрушаются их жизни». Потрясающе!.. «Передайте, пожалуйста, вон тот салатик…» Ничего не происходит. А на самом деле – этот ревнует эту, у этих начинается роман, кто-то кого-то держит за коленку под столом – идет жизнь… Муж говорит любовнику своей жены: «Будьте любезны, дайте мне, пожалуйста, кусочек хлеба…» Энергетический заряд этой фразы – гигантский, совершенно не адекватный тексту. Хотя можно сыграть про кусок
Я опосредованно получил большой комплимент от Феллини – он сказал это не мне, но я отнес на свой счет тоже. Они вместе с Джульеттой Мазиной были на «Механическом пианино», после спектакля пришли к актерам (меня там не было), и Феллини сказал Марчелло: «Теперь я вижу, что итальянские актеры тоже могут играть Чехова».
Но, конечно, главным там был Марчелло. Он мог покрыть своей аурой, своей харизмой всю сценическую площадку. Под его крылом было всем удобно. (I, 126)
(2011)
Интервьюер: В фильме «Очи черные» у Вас снимался Марчелло Мастроянни. Я слышал, что у него после съемок в России остались… богатые впечатления.
Не то слово.
К примеру, снимали мы некоторые сцены в одном городе, ранее пребывавшем в статусе «закрытый». И жителям этого города любой иностранец был в новинку. И, видя Марчелло, они все вежливо с ним здоровались, а наивный актер думал, что они все его узнают, и как ребенок радовался тому, что он так известен в России.
А еще помню, однажды он сказал мне: «У вас так много людей страдает простатой». На мое недоуменное: «С чего Вы взяли?» Получил: «Я постоянно слышу, как они произносят: «Просто так, просто так…» (XV, 58)
МАТВЕЕВА ЛЕНА
(2007)
У меня начался роман с ее <Насти Вертинской> подругой Леной Матвеевой.
Интервьюер: От неразделенной любви, тоски и безнадеги?
С моей стороны? Возможно. Сперва. Потом все изменилось.
Лена оказалась замечательным, удивительным, тонким и умным человеком. Она танцевала в балете Большого театра, я снимался в «Перекличке», и мы переписывались, отправляя друг другу чистые, трогательные и искренние письма.
Сохранили их?
Не сжигать ведь? Это память.
В глубине души понимал, нет, не понимал, а чувствовал… Словом, убеждал, уговаривал сам себя, мол, вот оно есть – и ладно. Встречаюсь с прекрасной девушкой, которая меня любит, и она тоже мне нравится.
Чего еще желать? Как сложится, так и будет. Прошлое не вспоминал, старался даже не думать о Насте. Искренне верил, что вылечился от той болезни.
Сколько Вам было в ту пору?
Восемнадцать, наверное. Или девятнадцать.
О свадьбе с Матвеевой речь не шла?
На тот момент нет, но кто знает, чем все могло закончиться?
Это не были отношения любовников, которых связывал лишь секс. Мы относились друг к другу предельно серьезно. Поэтому до сих пор чувствую глубочайшую вину перед Леной. Она всегда была искренна и открыта, я старался платить тем же и даже в страшном сне не представлял, что однажды меня возьмут за руку и уведут, как телка на убой.