Пуля для бизнес-леди
Шрифт:
Настя вызвала массажистку и парикмахера. Они славно потрудились над нею. Что же, если в глазах президента банка она — леди, надо поддерживать новый имидж. К приезду Кэтрин она уже полностью взяла себе в руки.
Два-три часа они поработали с Лисняковским и Жаком Роше над документами Отделения. Все оказалось в порядке. Настя даже не ожидала такой разворотливости от Кэтрин. Девица дельно работала. Документы на офис были очень точно составлены, договоры с авторами на книги предполагали умеренные гонорары, три книги уже запустили в работу. Все сотрудники Кэтрин говорили, кроме родного французского,
«Учись, Кушкин», — сказала Настя, взявшая на заметку новации Кэтрин.
Создание Отделения было оформлено безупречно — об этом Настю информировал дотошный Лисняковский.
Она разговаривала с Кэтрин, с её сотрудниками, просматривала договоры с авторами, а перед глазами все ещё стояла фотография из газеты — привалившийся к какой-то решетке Строев, с темным пятном на груди, там, где сердце. Внезапная смерть почти не изменила его лицо, но она превратила его в маску — застывшую, неподвижную. Настя, механически перебирая бумаги, вдруг вспомнила охоту, на которую он её пригласил: заснеженный лес, деревянный домок, огромный костер. И кровь на белом снегу — бурые сгустки-лепешки — лосиху завалили. Господи, когда это было, где, на какой планете?
Кэтрин принесла Насте свежие выпуски газет. Журналист — друг Кэтрин изложил информацию Кэтрин, но он, опытный газетный волк, пошел дальше. Связался с московским бюро своей газеты, те — с центром общественных связей ФСБ. И там подтвердили: да, на фотографии бывший полковник Строев. Три года назад он перешел на другую работу. Из кадров «службы» уволен за неподчинение приказам и сомнительные связи. Какое-то время назад исчез из поля зрения ФСБ, не возвратившись из очередной зарубежной командировки. Одним словом, ФСБ не было опечалено внезапной гибелью бывшего полковника Строева… Ох, полковник, думал, что пригрел, обласкал девочку, а воспитал волчицу…
— Мой друг — журналист пообещал за эту информацию неделю водить меня по ресторанам. Кажется, он начал думать, что я агентка КГБ, — смеялась Кэтрин, а сама очень изучающе посматривала на Настю.
— Не срисовывай с меня портрет! — прикрикнула на неё Настя.
— Что ты хочешь этим сказать? — не поняла Кэтрин.
— Никак не привыкну, что у тебя… одностороннее знание русского языка. Так говорят братки, когда думают, что кто-то хочет проникнуть в их тайные мысли.
— А кто такие «братки»?
— Ладно, оставим уточнения, а то никогда не выберемся из сленговых дебрей.
Они были вдвоем в кабинете Кэтрин.
— Анастасия, — искренне сказала Кэтрин, — я говорила уже и могу повторить еще: ты — мой босс, мне нравится работать с тобой, я получила из твоих рук интересное дело. И я хочу быть уверенной, что это не на день и не на год. Так что твое самочувствие для меня важнее даже моего собственного… Хороших боссов берегут, как солдаты отцов-командиров.
Она, наконец, решилась спросить то, о
— Кто он тебе, этот бывший полковник?
— Мой первый настоящий мужчина… Именно он сделал меня женщиной… Но жизнь поставила нас у барьера… Ты понимаешь?
— Да, — тихо сказала Кэтрин. — Это я понимаю. И упокой, Господи, душу его…
Настя почувствовала, что на неё снова накатываются волны отчаяния, черной тоски. На её счастье в кабинет вошли Кушкин и Жак Роше.
— Дорогие дамы! — приподнято провозгласил Жак. — Торжественный обед ждет нас! Все уже отправились в ресторан. Прошу и вас, дамы, экипаж подан.
«Экипажем» оказалось его «Рено» — достаточно вместительная машина, чтобы всех их принять в свое нутро.
Обед прошел великолепно. Французы четко соблюдали этикет. Настю усадили во главе стола, Кэтрин села рядом с нею справа, место слева предполагалось, очевидно для Кушкина, но Настя указала на него Жаку Роше. Тот даже покраснел от оказанной ему чести.
После первых тостов — за процветание «Африки», её Парижского отделения, за здоровье госпожи Генерального директора — отдельно, и всех московских гостей вместе, разговор стал общим, за столом объяснялись не только словами, но и жестами. Французы блистали остроумием, во всю веселилась Нинка, обаятельным собеседником оказался Лисняковский, прекрасно знающий английский.
Под шум и гам Настя тихо сказала господину Роше:
— Жак, позвольте мне называть вас по имени, я приглашаю вас к себе на работу.
— Кем? — Роше ожидал подобного разговора.
— Естественно, юристом. Но не Парижского отделения, А всей моей фирмы. Мы намерены развивать очень широкое международное сотрудничество и мне нужен юрист, который свободно чувствует себя в Европе, знает бизнес, его подводные течения. Не скрою, я советовалась с президентом вашего банка. Он характеризует вас как прекрасного специалиста и очень честного служащего. Не очень охотно, но президент дал свое согласие, если вы не будете возражать. И я знаю, почему…
— Любопытно, — господин Роше был весь внимание.
— Я скажу, но при одном условии. Если вы не будете работать на меня — забудьте об этом немедленно.
— Согласен.
— Ваш банк намерен вложить деньги в некое общее для нас дело. В какой форме, как и на что — наши дела. И банк хочет иметь в фирме своего человека. Это нормально. Тем более, что я и впредь намерена вести дела чисто и честно.
— Что же, вы разъяснили все предельно ясно. Предпоследний вопрос: сколько я по-вашему стою? То есть сколько вы намерены мне платить?
— А что вы зарабатываете сейчас, в банке?
— Вместе с премиальными?
— Естественно. Но мне нужна не годовая цифра — среднемесячная. Мы, русские, отталкиваемся от этого.
Господин Роше достал записную книжку, стал считать. Кэтрин глаза вывернула, наблюдая за их беседой, вся изныла от волнения, но молчала, демонстративно пытаясь кокетничать с Кушкиным.
Настя знала, что каждый разумный человек на Западе имеет такую записную книжку, куда заносит все свои доходы и расходы. Вплоть до стоимости пачки сигарет в день. Теперь их стали заменять электронными блокнотиками, но Жак Роше, очевидно, ещё не достиг такой степени благополучия.