Пуля с Кавказа
Шрифт:
– Кри-кри! – отозвались ему в ответ три игрушки. Значит, Даур-Гирей тоже успел разобраться со своим караульщиком. Алексей быстро сместился ко входу в пещеру, опять нажал устройство. Тут же из-за камней вышли Таубе и Ильин, держа оружие наготове.
– Кри-кри! – раздалось из пещеры.
– Даур уже там. Вперёд! – скомандовал барон, и все трое ворвались внутрь убежища. Больше они ничего сделать не успели: в грудь им упёрлись стволы винтовок.
Сопротивление было бесполезным. Добрый десяток абреков окружил русских со всех сторон, держа их под прицелом.
– Бросай оружие! – раздался из глубины старческий неприятного тембра голос. Таубе, помешкав секунду, положил
Пламя костра осветило пожилого человека среднего роста, с редкой седой бородой на худом морщинистом лице. Голову старика украшала папаха, обвитая куском жёлтого шёлка [130] . Лемтюжников! Он подошёл к своим пленникам и злобно ухмыльнулся:
130
Горцы из-за холода неохотно носили чалму и обычно обвивали цветной материей папаху.
– Ну, вот и свиделись! Заждался я вас. Теперь повеселимся!
И засмеялся так, что у бывалого Лыкова мороз по коже прошёл…
Турецкий резидент оглянулся:
– Где наш брат?
Вдруг Лыков увидел возле костра ротмистра. Тот был с револьвером, саблей и кинжалом на поясе! Лемтюжников что-то сказал ему по-арабски.
– «Спасибо тебе, любезный наш брат», – бесстрастно перевёл Таубе. – «Теперь ты у своих и можешь сбросить ненавистную личину».
Даур-Гирея тут же учтиво, но настойчиво увели; лицо у него было, почему-то, растерянное.
– Сволочь! – успел крикнуть ему вслед Алексей, и тут же получил сзади увесистый удар прикладом в спину.
– Посадите их покамест в яму; я займусь этими гяурами позднее, – приказал Лемтюжников и вышел вон.
Пленников проводили внутрь пещеры. Там обнаружилась яма глубиной много больше сажени. По лестнице офицеров и Лыкова спустили в неё. Лестницу тут же убрали, а наверху встал часовой.
– Я ведь вам говорил… – с горечью выдохнул невидимый в темноте Ильин.
– Прошу простить нас с Алексеем Николаевичем, Андрей Анатольевич, – ответил ему грустно Таубе. – Мы оскорбили вас незаслуженным подозрением. Мне очень жаль.
– Сейчас чего уж… Вы хоть понимаете, что нас ожидает? Лемтюжников захочет узнать все наши секреты. И понятно, каким способом он станет этого добиваться…
Капитана даже передёрнуло при мысли о предстоящих неизбежных мучениях.
– Да… – сипло произнёс Лыков. – Влипли. И казаков загубили – они без нас долго не продержатся.
Он попытался освободить руки, но сыромятный ремень хуже любой цепи – его нельзя порвать.
– Дай я попробую зубами, – шёпотом предложил Таубе, но сверху послышался окрик часового:
– Плетей захотел, кяфир? Стоять молча! Иначе завяжем рты.
Они провели в холодной яме четыре долгих часа. Однажды Лыков крикнул караульному:
– Эй! Мне надо в уборную! Развяжи мне руки!
– Ха! – рассмеялся тот. – Потерпи ещё немного. В аду будет тебе уборная.
Наконец, им спустили лестницу, вытащили наверх и повели обратно к выходу из пещеры. Руки у Лыкова затекли; казалось, в пальцы ему насовали иголок. Пленников поставили к жарко пылающему костру. В огне, малиновая от нагрева, лежала кочерга.
Лемтюжников надел рукавицу, взял кочергу и подошёл к строю пленников.
– Охо-хо… Ты, значит, главный. Таубе. Барон! Не собачий хрен! Знаешь, почему я сорок пять лет назад перешёл к Шамилю?
131
Наказание для офицеров: идти в походе пешком позади строя, а не ехать верхом впереди.
Лыкова стала бить мелкая дрожь, которую он, как ни старался, не мог унять. Положение было безвыходным. Десяток вооружённых до зубов абреков столпились вокруг беззащитных пленников, предвкушая удовольствие увидеть их муки. Среди разбойников выделялся толстый кряжистый мужчина лет пятидесяти, в нарядной жёлтой чухе [132] , с дорогим кинжалом, висевшем на поясе с серебряными насечками.
– Давай, гяур, покричи! – сказал он на добротном русском языке. – Малдай из Бахикли любит такие звуки – они ему, как музыка.
132
Чуха – род черкески.
– Гази [133] , а можно и мне потом пожечь кяфира? – вышел вперёд детина огромного роста, с покатыми могучими плечами и простым наивным лицом. – Никогда ещё не жёг – хочу попробовать.
– Только после сартипа и меня, Ифрит. Но их трое – и на тебя останется!
– Спасибо, Гази. Начну пока думать, какое место ему жечь, чтобы получилось больнее…
Лемтюжников заметил, что кочерга в его руке успела уже несколько остыть, и снова положил её в костёр. Затем вернулся к Лыкову и принялся буравить его маленькими, но удивительно злыми глазами.
133
Гази – воитель за веру – почётный титул.
– Ты можешь избавиться от мучений, если правдиво ответишь на мои вопросы. Тогда мы тебя просто убьём. А можешь и остаться в живых! Произнесёшь шахаду [134] – и станешь одним из нас. Аллаху нужны храбрые джигиты. Иса очень тебя хвалит. Только… тебе придётся лично кончить этих двух. Чтобы мы тебе поверили. Ну?
У Лыкова от ужаса и безысходности ныло в низу живота, в висках стучали молотки. Боясь выдать своё состояние противнику, он только молча отрицательно покачал головой. Более всего сыщика страшило – хватит ли у него сил выдержать пытку? Не сдастся ли он на глазах у товарищей?
134
Шахада – «формула ислама»: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – посланник Аллаха». Троекратное произнесение этой фразы перед официальным лицом является ритуалом принятия ислама.