Пуля с Кавказа
Шрифт:
Аз-Зазир кивнул и быстро уехал прочь. Лыков обернулся к Мелентию.
– Спасибо и тебе. Ты как здесь оказался?
– Как мы с Панченковым прорвались, то и разделились. Он пошёл в Дидо, а я решил возвернуться, к вам пристать. Вот и пригодился!
– Ещё как пригодился, чертяка! Пойдём теперь, вызволим подполковника Таубе и капитана Ильина. Они в плену. А Даур-Гирей оказался предателем…
– Бусурманское семя… – пробурчал Лавочкин. – Ведите, вашвысокобродь. Выручим своих.
Лыков, взяв в руки заряженную винтовку, снова ощутил внутри привычную уверенность. Страх и растерянность прошли; он готов был теперь порвать врагов на части. Вдвоём они
– Это для наших. Ты, Мелентий, со мной внутрь не ходи. Карауль выход. Кто чужой оттуда выскочит – бей без пощады.
– Есть, Лексей Николаич!
Лавочкин занял позицию за валуном. Лыков изготовил «бердану» и стремительно ворвался в пещеру.
Первым делом он сбил в костёр пару гревшихся возле огня разбойников. В глубине пещеры засуетились. Сыщик подскочил к сидящим на корточках Таубе и Ильину, мгновенно разрезал их путы, вручил по винтовке и открыл огонь над их головами по набегающим из темноты абрекам. Первым же зарядом он уложил на месте Малдая из Бахикли. Таубе оправился первым и через секунду поддержал его огнём. Вдруг сзади послышался шорох. Алексей обернулся: Лемтюжников с белыми от ярости глазами, с кинжалом в руке, набегал на подполковника. Сыщик уже ничего не успевал сделать… Но тут Ильин вскинул винтовку и точным выстрелом прямо в сердце свалил старого дезертира. Тот упал в шаге от Таубе. Барон посмотрел под ноги, оглянулся на Ильина и благодарно кивнул.
Русские прислушались. В глубине пещеры стало тихо; оттуда никто больше на них не нападал. Зато снаружи раздавались звуки сабельного боя.
– Капитан, держите пещеру на мушке, а мы с Лыковым разберёмся, что там, – скомандовал Таубе и побежал к выходу. Алексей заторопился следом – и чуть не споткнулся об распростёртое тело Лавочкина. Тот был разрублен одним страшным ударом от правого плеча до левого бедра, практически надвое. Даже бывалый Лыков никогда ещё не видел ударов такой силы… Мелентий умер мгновенно.
– Ифрит, собака! – выкрикнул сыщик в гневе. – Иди сюда, бейся со мной!
На его зов из-за валуна не торопясь появился великан с окровавленной шашкой в руках и попёр на него.
– Я здесь, урус! Хочешь смерти?
Больше он ничего сказать не успел, и сделать тоже. Разъярённый Лыков набросился на абрека с голыми руками. Чудовищной силы удар сбил Ифрита с ног. Алексей схватил его за бороду и поволок к большому камню. Оглушённый абрек захлёбывался кровью и глупо таращил глаза. Сыщик положил его голову на камень, примерился и, широко размахнувшись, приложился чуть выше переносицы. Раздался хруст, череп великана треснул, как спелая тыква…
– Это тебе за Мелентия, паскуда!
Почти в упор грянули выстрелы – уцелевшие абреки окружали пещеру. Таубе с Лыковым заторопились внутрь. Там в боевой позиции стоял Ильин и внимательно караулил, не крадётся ли кто из темноты.
– Что у вас там? – спросил он, оборачиваясь на секунду.
– Мы опять в осаде, – ответил Таубе. – Откуда только берутся, сволочь? Их там человек семь, не меньше.
– Сейчас я их прогоню, – сказал Лыков.
Подполковник с капитаном с интересом принялись наблюдать за ним. Алексей снял с лысины Лемтюжников обвитую жёлтой материей папаху, а у мёртвого Малдая подобрал его роскошную шапку из дорогого каракуля.
– Эй! Ловите там! – крикнул он наружу и, размахнувшись, далеко зашвырнул обе папахи. Выждал минуту и добавил:
– Даю
Сыщик повернулся к офицерам, сказал добродушно:
– Можете пока покурить. Надо дать им время намазать пятки салом.
– А нечего курить, отобрали всё, – сказал Ильин, и вдруг лицо его дрогнуло. – Живы… Я ведь уже…
Он сел на чурбан, обхватил голову руками и застыл так; по лицу его катились слёзы.
– Извините. Так страшно было…
– Ещё бы не страшно, – проворчал Лыков. – Я чуть не обделался…
Капитан овладел собой, поднялся. Мундир на нём был разорван, на голой мускулистой груди белели пузыри ожёгов.
– Спасибо вам, Алексей Николаевич. Не верил, скажу честно, что вы вернётесь.
– Это Мелентию Лавочкину спасибо. Спас он нас с вами. А сам погиб…
Все трое замолчали. Вдруг Лыков услышал, как умирающий Лемтюжников что-то бормочет.
– Тихо!
Он подошёл к старику, прислушался. Тот лежал на спине, из груди его слабеющим ручейком сочилась кровь. Устремлённые в пещерный свод глаза дезертира, недавно ещё такие злобные, сделались умиротворёнными. Это было так удивительно и не уместно в столь страшном человеке, что сыщик растерялся.
– Налинька… Налинька… [138] – чуть слышно шептал Лемтюжников. – Любовь моя, светик мой… скоро уж свидимся…
Ильин тоже подошёл, прислушался, пожал плечами:
– Невероятно. Такое чудовище – и кого-то тоже любило…
– А ну его, – махнул рукой Таубе. – Пойдёмте лучше казаков выручать из лагеря.
– Хватился! – хихикнул Лыков. – Зря, что ли, я шапками бросался? Абреки сейчас уже на перевале. Пока до Грузии не добегут – не остановятся. Давайте лучше лошадей здесь всех соберём. Пригодятся.
138
Налинька – уменьшительное имя от Антонины.
И, не опасаясь, вышел из пещеры наружу. Он не ошибся – вокруг было уже пусто.
Глава 25
Возвращение
Вниз по Аварскому Койсу шла партия. Впереди ехали Таубе, Лыков и Ильин; за ними три казака с урядником сопровождали двух своих раненых. Это было всё, что осталось от отряда в двадцать ружей, выступившего почти месяц назад из Темир-Хан-Шуры…
Замыкали колонну несколько горцев, нанятых для услуг. Они везли замотанные в кошмы тела Лемтюжникова и Малдая. В Гунибе их опознают – и зароют в безымянной могиле. Третье тело было Мелентия Лавочкина; Лыков постановил доставить его на родину, в станицу Слепцовскую, и передать родителям. Артилевского похоронили на кладбище аула Дагбаш. Войсковой старшина был одинок; какая тогда разница, где лежать?
Ещё в обозе находился обширный архив старика в жёлтой чалме. Разведочное отделение в Тифлисе будет весьма радо этим документам. Таубе бегло ознакомился с ними и убедился: бумаги помогут устранить всю турецкую резидентуру на Кавказе.
Изменилась и обстановка в ослабевшем отряде. Казаки не забыли своей вины, и во всём теперь старались услужить капитану. А Лыков, помня его скупые искренние слёзы в пещере, пропитался к Ильину самыми добрыми чувствами. Ожоги, нанесённые раскалённой кочергой Лемтюжникова, заживали плохо. Куски омертвевшего мяса на груди капитана загноились и причиняли ему сильные страдания, но он держался мужественно. Однако требовалось быстрее доставить пострадавшего до госпиталя.