Пуля с Кавказа
Шрифт:
– Да. Потому и не поймали в тот раз. Кухарка и об этом поведала. При начале войны с турками купец явился к Ильиной весь растрёпанный и в окровавленной одежде. Та укрыла любовника и помогла уйти потом в горы. А прислуге велела молчать. Объяснила, что торговый спор, мол, вышел, и кредитор нанял абреков для получения долга. Ну, а спустя время поменяли и квартиру, и прислугу… Жаль, у меня не хватило ума послать такой запрос в Тифлис раньше – могли бы и не лазить тогда на волшебную гору. Столько людей были бы живы… А так открытия наших я получил, только когда вернулся в Гуниб; они лишь подтвердили то, что я уже знал.
– Что изменник тот, кто живым сойдёт с горы?
– Да. Но только понял я это окончательно уже у подножия
– Всё равно не вяжется, – упрямо спорил Лыков. – Зыбкие какие-то планы были у резидента! Как бы поступил Лемтюжников, если бы меня не вызволил Аз-Захир? А потом не подоспел бы Мелентий Лавочкин. Столько совпадений… Этого же никто не мог предусмотреть!
– Жизнь есть жизнь. Иблису пришлось многое менять на ходу. Но он нашёл бы другой способ организовать наше освобождение. Причём вполне правдоподобное. И Малдай, и его абреки, и даже сам старик в жёлтой чалме – все были смертники, все должны были умереть ради продвижения одного человека. Ну, уснул бы часовой… Или «позыбыли» бы связать руки капитану… Полагаю, в первоначальном плане роль «освободителя» была отведена именно Ильину. И он бы точно так же застрелил своего почти отца у нас на глазах… Сказать по правде, я никогда ещё не имел дела с таким сильным противником, как Лемтюжников. Он до самого конца дёргал за ниточки. И всегда имел несколько вариантов. К тому же, ему хорошо помогали отсюда, из Петербурга. Предатель ведь был и в самом Военном министерстве! Ерёменко, иуда, несколько лет переписывал секретные отпуски [141] и продавал их англичанам. И через Дербент снабжал данными о наших планах Иблиса; тот многое знал загодя. В нашем отряде должны были погибнуть почти все; видимо, и ты. Павел Афанасьевич спас тебе жизнь, придумав вернуть братству Кадирия сердце Кунта-Хаджи. Я был приговорён стариком к спасению, как свидетель – с той целью, чтобы наши поверили Ильину при возвращении.
141
Отпуски – копии исходящих бумаг.
– А та контузия в шею? Ты ведь чуть не погиб от неё!
– Это незапланированная случайность. Целили в тебя, а попали в меня. С сошек почти невозможно промахнуться со столь близкого растояния. Если бы ты не потянулся в эту секунду за винтовкой… Нет ни одного плана, который прошёл бы так, как было написано на бумаге.
– А схватка с байгушами? Мы оба были там под пулями!
– Да, но тебе пуля угодила в сердце и, если бы не газыри, ты был бы убит. А меня свинец аккуратно обошёл…
– Это всего лишь везение, – не согласился Лыков. – Если бы действительно запретили стрелять в тебя, то пленный абрек не преминул сказать об этом. Нет, целили в нас обоих, и убить могли обоих. Я чувствовал это по бою!
– Ты прав. Такую возможность Иблис тоже допускал. Когда пули стали бы меня обходить, я заподозрил бы нечестную игру, чужую пьесу. Это могло стать подсказкой, что ход событий управляется извне. Тогда я не поверил бы и в невиновность Ильина. Этого наш сартип допустить не мог, поэтому он учёл и риск моей гибели. Всё должно было быть всерьёз, по-настоящему. Если бы я оказался подстреленным, то командование отрядом, как старший в чине, принял бы Артилевский. И тогда уже перед ним разыграли бы знакомый нам сюжет. Эспер Кириллович вернулся бы с Ильиным в Шуру и доложил: предатель – Даур-Гирей.
– Но ведь он сам был под подозрением! Кто бы ему поверил?
– Во-первых, были бы свидетели – казаки. Во-вторых, он привёз бы трупы Малдая и Лемтюжникова. Как тут усомнишься?
– Что-то здесь не так. Я опять о том бое с байгушами. Англичане действительно дали приказ Лемтюжникову убить тебя за Неаполь? Но ты сам говоришь, что нужен был Иблису живым, чтобы засвидетельствовать невиновность
– Нет никакого противоречия. Мы сейчас, после ареста Ерёменко и Кановцева знаем, что Иблис был двойным агентом – и турецким, и британским. Британцы приказали ему убить меня. Резидент подчинился – послал людей. Думаю, он предполагал, что босяки с нами не справятся… Лемтюжникова такое вполне устраивало. Для себя он давно решил: жертвует собой, да и всей бандой Малдая, чтобы провести своего человека на самый верх. Это было главной идеей его операции. Если меня убьют – и план в целом удался, и хозяева довольны. Если я выберусь – даже лучше! Реабилитация Ильина будет более убедительной, чем при Артилевском. А подстрелить Таубе на потребу англичанам можно и потом, как-нибудь, при случае…
– А захват лагеря и архива?
– Говорю тебе: у Лемтюжникова всегда было наготове несколько вариатнов. Нас, действительно, ждала засада на той стороне хребта. Но старик допускал, что кто-нибудь из местных жителей расскажет про лагерь в котловине, и мы туда нагрянем. Поэтому нам и подсунули архив. Им можно растапливать печку: бумаги сфальцифицированны. Засада же в пещере – ключевой пункт плана сартипа – удалась ему вполне. Мы попались, как мальчишки…
– Всё, что ты говоришь – только предположения! Ни одного факта, доказывающего вину Ильина, ты пока не привёл.
– Слова сыщика, а не разведчика! Это у вас там улики, свидетели; разведка чаще оперирует логикой. А логика такова: изменник тот, кто вернулся с волшебной горы живым, подставив вместо себя другого. Ты что, видел, как Даур-Гирей нас предал?
– Нет. Но «кри-кри», которым нас заманили в пещеру, был его. И он стоял там не связанный и с оружием.
– «Кри-кри» у него отбрали. А оружие… Ты держал его в руках? Разряженный револьвер в кобуре, и обломок шашки в ножнах. Не случайно ротмистра тут же увели. Если он был изменник, то почему не участвовал в наших допросах? Таиться уже ни к чему… А просто к этому времени Даур-Гирей был уже мёртв.
– Значит, старик-дезертир стал шахидом? И всё, что мы видели, был, как ты говоришь, спектакль?
– Да. Лемтюжников состарился, почувствовал, что век его кончается. А ненависть к России была у него таковой, что он решил пожертвовать остатком, чтобы помочь возвыситься своему лучшему агенту.
– Да, – вздохнул Алексей, – и ему едва это не удалось. По крайней мере, меня он провёл. Только я возомнил, что спас в пещере твою никчёмную жизнь, и вот… Ещё бутылку?
– Достаточно. Я же понимаю, что тебе хочется быстрее попасть домой. Иди, обними жену. Привёз ей что-нибудь с Кавказа?
Лыков порылся в кармане мундирного фрака, достал оттуда маленький серый комочек.
– Вот. Пуля, что ты велел сберечь.
– Ну, это же не дарят жене!
– Есть ещё пара вещиц из Кубачи. Красивые! И детёнышам игрушечные кинжалы.
– Уже лучше! – одобрил Таубе и встал. – Иди! Поклон от меня Варваре Александровне.
– Приходи завтра на обед.
– Вот, – барон похлопал себя по боковому карману. – Рапорт об отпуске удовлетворён. Сегодня же ночью выезжаю обратно на Кавказ. А ты не забудь, пожалуйста, о своём обещании – вернуть Лидию Павловну из ссылки.
– Сдалаю всё, что смогу. Где вы намерены жить? Может, приискать квартиру, пока ты катаешься?
– Ты у нас богач; наймёшь какие-нибудь хоромы. А у меня заповедных имений нет! Ищи лучше приличный подарок на свадьбу. А то, знаю я вас, скороспелых дворян с капиталами – вечно нас, бедных баронов, обижаете… Лапотники, и никакого вкуса!
И они дружно рассмеялись…
Алексей простился с другом, сел на извозчика, но поехал не к семье. У него было в столице ещё одно дело. Через полчаса он стучал в дверь скромной квартиры, снимаемой вдовой квартального надзирателя Кузнецова. Женщина открыла ему дверь, как всегда, тихо поздоровалась.