Пунктирная линия (журнальный вариант)
Шрифт:
— В областном архиве.
— То-то! И я его там могу взять. Принесу письмо из редакции — и нет проблем. Не первый раз. А свои тайны можете держать при себе! Подходит?
Корнилов молча достал из сейфа синюю папку с делом Бабушкина. Протянул журналисту.
— Читай. Только лотом не жалуйся на бессонницу.
Лежнев сел в глубокое кресло рядом с журнальным столиком и раскрыл папку...
Все время звонили телефоны. Полковник с кем-то разговаривал, сердился, шутил, убеждал. Кому-то приказывал. Коротко отвечал: «Есть!». Приходили и уходили люди. Лежнев ничего не слышал.
Вернул его к действительности голос Корнилова:
—
— Тема? — Борис Андреевич закрыл папку, похлопал по ней рукой. — После всего этого слово «тема» звучит казенно.
— Это уж точно, — согласился Корнилов. Он достал тетрадь с некрологами.
— Старик сказал мне, что вместе с ним подделывали и сбывали продовольственные карточки двое — Петр Поляков и Анфиноген Климачев. Климачев давно умер. Ты, может быть, помнишь — после войны он был зампредом райисполкома? Второй — Поляков — умер совсем недавно. — Корнилов перелистал тетрадь, нашел некролог Полякова. — Видишь, Капитон Григорьевич даже не успел вклеить сообщение о его смерти. Я думаю, Романычев и с повинной явился, узнав, что последний сообщник умер. То ли он боялся его, то ли жалел.
— Какую из этих бумажек ты мне можешь дать?
— Любую. Сделаем ксерокопии.
— Тетрадочку бы скопировать,
— Ты обратил внимание на листки с именами «во здравие» и «за упокой»?
— Эти имена я записал, — сказал Лежнев. — Начну теперь клевать зернышко за зернышком. Только вот зернышки, чувствую, все горькие будут.
13
Круг знакомых у покойного Капитона Григорьевича был узок. Это и облегчало и усложняло работу по розыску. Не требовалось много времени, чтобы опросить людей. Но что, если эти беседы не дадут результата? В какие двери тогда стучаться?
К удивлению сотрудников отдела, с матерью Дмитрия Алексеевича Бабушкина и протоиереем Владимирского собора отцом Никифором Корнилов решил побеседовать сам. Бугаеву поручил опросить шофера экскурсионного автобуса, на котором Бабушкин с Романычевым ездили в Гатчину, и попытаться отыскать кого-то из экскурсантов. Бабушкин на удивление подробно и ярко описал внешность всех, кто ездил с ним на экскурсию, но пользы от этого не было никакой — кто из них откуда, где работает, сказать он, естественно, не мог. У него лишь создалось впечатление, что, кроме старика, все были приезжие.
Только одна зацепка показалась Корнилову серьезной: Бабушкин запомнил, как молодая женщина, узнав, что в одном из домов на Фонтанке жила знаменитая актриса Савина, сказала соседке по креслу: «А у нас в поселке имение Савиной!»
Где было имение этой актрисы, и предстояло выяснить майору Бугаеву. А потом попытаться отыскать молодую женщину, приехавшую в Ленинград из этого местечка. Хорошо, если в городе она остановилась в гостинице, а не у родственников или знакомых.
Капитану Филину Корнилов поручил проверить, ездил ли экскурсовод с субботы на воскресенье за город? С кем? И в какое время в понедельник вернулся?
С председателем Совета ветеранов труда и войны должен был встретиться участковый инспектор.
Корнилов начал с отца Никифора. Выяснил в Совете по делам религий его телефон и условился о встрече.
— В покоях он, милый человек, — сказала опрятная старушка, когда полковник спросил протоиерея. — Ждет тебя. Пойдем, провожу.
Отец Никифор вышел Корнилову навстречу. Одет он был, как говорили раньше, в партикулярное
— Отец Никифор...
— Никифор Петрович... — Улыбнулся священник. — Мы, наверное, будем о мирских делах говорить? Так вам привычнее. — Отец Никифор излучал доброжелательность.
— Может статься, что я потревожил вас понапрасну, — сказал Корнилов и достал фотографию Романычева. Положил на столик перед отцом Никифором. Священник взглянул на снимок и перевел взгляд на Корнилова. Полковник решил, что он видит Капитона Григорьевича в первый раз.
— Да-а... — разочарованно протянул Корнилов. — Я надеялся, что этот старик вам знаком. Он живет недалеко от вашего собора, человек верующий.
— Да, верит в господа нашего, — спокойно ответил отец Никифор. Так спокойно, что Корнилов не выдержал и от души рассмеялся.
— Ну и выдержка у вас, Никифор Петрович!
Священник тоже улыбнулся.
— А у вас смех хороший. Добрый. Вам, наверное, трудно в милиции служить?
— Ох и трудно! — улыбнулся Корнилов и, посерьезнев, сказал: — Я понимаю, Никифор Петрович, у вас с прихожанами свои отношения, свои тайны. Я не собираюсь их касаться. Но Романычев погиб.
— Боже праведный! — потемнев лицом, прошептал священник и перекрестился.
— Старика убили. А за два дня до смерти он приходил, — Корнилов хотел сказать «покаяться», но понял, что в его устах это слово прозвучало бы нелепо. — Приходил ко мне. Признался в тяжком преступлении.
Он начал пересказывать священнику историю Романычева, но отец Никифор остановил полковника.
— Капитон Григорьевич не был нашим постоянным прихожанином, — задумчиво сказал он. — Появился в церкви всего три года назад. Я говорил с нагорной проповеди и вдруг заметил с амвона плачущего мужчину. Старика. Он плакал навзрыд, никого не стесняясь. После службы я послал дьякона разыскать его. Вот здесь, в этих покоях, мы и познакомились. Капитон Григорьевич был насторожен, отвечал на мои вопросы сдержанно. Из нашего первого разговора я понял только, что он очень одинок. И пригласил его приходить. Сначала он заглядывал от случая к случаю, потом стал появляться чаще. Теперь я уже не нарушу тайну исповеди — Капитон Григорьевич покаялся мне во всем. В подделке продовольственных карточек, в спекуляции... В том, что из-за него пострадал невинный человек.
— А как пострадал? Об этом старик сказал?
Священник кивнул.
— Много зла мы храним в своей душе. С радостями к нам приходят редко, наверное, так же, как и к вам?
Корнилов промолчал.
— Капитон Григорьевич всю жизнь расплачивался за свой грех, — убежденно сказал отец Никифор и неожиданно спросил Корнилова. — Вы ленинградец?
— Да. Родился на Васильевском.
— Не в клинике Отто?
— Да. Мы жили в Тучковом переулке.
— А я на Первой линии. И родился в той же клинике. Я смотрел на вас и думал: наверное, мы ровесники. И вы похожи на ленинградца. А ленинградцам поступок Капитона Григорьевича больнее во сто крат. Вы не боитесь быть пристрастным судьей?