Пунктирная линия (журнальный вариант)

Высоцкий Сергей Александрович

Женщина молчала.

— Бабушкин ведь писал в прокуратуру, в Верховный суд? Значит, ему не безразлично доброе имя отца!

— Писал... Диме ответили: оснований для пересмотра нет. Что же делать?! Самое страшное — зациклиться. Можно убить на поиски правды все силы. Жизнь. У меня тяжело болен папа...

— Да, я слышал.

— Много лет назад папу незаконно уволили из научно-исследовательского института. Он был хороший специалист по гидротехнике — его приглашали на работу в другие места. Уговаривали. Но папа сказал: правда на моей стороне, я им докажу! Восемь лет он воевал. Его

то восстанавливали, то снова увольняли. Искали любой повод. В конце концов он добился своего, но стал инвалидом. Последние годы уже не встает с постели. Нет! Я не хочу для Димы такой судьбы.

«Может быть, им так проще? — подумал Корнилов, когда женщина ушла. — Одно дело — воевать за живого человека, другое — за доброе имя погибшего. Самого человека не вернешь, а доброе имя... Уйдут эти люди — уйдет и всякая память о Бабушкине. Останутся несколько десятков страниц судебного дела. Кстати, кем-то уже разоренного».

Может быть, напрасно терял он время на долгие разговоры с родными Бабушкина, с отцом Никифором? Никто, оказывается, не горит желанием восстановить истину! Ну что ж, его обязанность — найти убийцу. Он и будет этим заниматься. И здесь уже не имеет значения, хорошего или плохого человека убили.

Дверь в кабинет осторожно приоткрылась — заглянул Бугаев.

— Входи, Семен, — пригласил Корнилов и показал на кресло.

Майор был непривычно тих и молчалив.

— Чем порадуешь?

— «Ходить бывает склизко по камешкам иным», — продекламировал вместо ответа майор. — Филин мне рассказал про алиби Бабушкина.

— А как твои поиски? Узнал, где отдыхала Мария Гавриловна Савина?

— В поселке Сива Пермской губернии. Я отыскал двух свидетельниц.

— И что же они сообщили?

— Теперь это мало что значит.

— Ты докладывай! Оценивать будем потом.

— Баул... — Бугаев вспомнил препирательства с Бабушкиным и пожалел, что так и не заглянул в энциклопедию, чтобы выяснить разницу между баулом и саквояжем. — Саквояж пермячки у старика видели. Обращался дедушка с ним довольно небрежно — даже на полку забросил. Факта передачи саквояжа экскурсоводу девчата не зафиксировали. Шофер, кроме дороги и автоинспекторов, вообще ничего не видел. Так что хлопоты мои оказались напрасными.

Игорь Васильевич нахмурился.

— Легкомысленный ты человек, Сеня. Не обижайся. Не слишком утруждаешь себя раздумьями, голову жалеешь. Если Романычев в субботу с саквояжем по экскурсиям разъезжал, а вечером его уже убили, то вывод можно сделать только один: в отношении этих денег у него был какой-то план. То ли он хотел перепрятать их, то ли кому-то передать.

— Бабушкину? — с ехидцей спросил майор. — В качестве компенсации?

— А почему бы и нет? — серьезно ответил Корнилов. — Только теперь мы этого никогда не узнаем.

— Может быть, Медников прав? — сказал Семен. — Убийство совершил человек, ничем не связанный со стариком, не подозревавший о деньгах. Затащил труп в разрушенный дом, осмотрел карманы, нашел ключи...

— А ты придерживаешься взглядов своего непосредственного начальства? — подозрительно спросил Корнилов. — Что-то раньше я не замечал за тобой такой привычки.

— У меня своя версия была.

Была да сплыла. Будем Бабушкина отпускать?

— И приносить извинения. Сейчас позвоню Медникову. Надо у него согласие получить. Да неплохо бы и извинение вместе принести. Ответственность пополам.

17

Дмитрий Алексеевич Бабушкин выглядел утомленным. Больше всего Корнилова поразило, что он небрит. Светлая с сединой щетина росла в разные стороны. А головы седина еще не коснулась.

— Что же вы, Дмитрий Алексеевич, дали себе слабину? — спросил полковник. — Или нечем бриться?

Бабушкин не ответил.

Здесь, на стуле, перед Корниловым сидели разные люди, нередко доставленные, как и Бабушкин, из внутренней тюрьмы. Опустившиеся и несломленные, заискивающие и готовые броситься на хозяина кабинета с кулаками, безразличные ко всему на свете и педантично заботящиеся о своей внешности. По тому, как они выглядели, можно было судить о многом. Корнилов всегда был предельно внимателен к эмоциональному состоянию посетителей кабинета — порой это давало поразительные результаты. Но интерес полковника к Бабушкину выходил за рамки служебного. Несложившаяся, судя по всему, судьба этого сорокапятилетнего экскурсовода из Бюро путешествий была, по его мнению, как-то связана с трагедией старшего Бабушкина, с трагедией, к которой Игорю Васильевичу пришлось прикоснуться.

— Следователь вынес постановление об освобождении вас из-под стражи...

Апатия на лице Бабушкина сменилась радостной улыбкой. Так улыбается мальчишка, когда мать наконец разрешает ему пойти погулять на улицу, куда его давно уже высвистывают приятели.

— Следствие по делу об убийстве Романычева еще не закончено. Поэтому вам не разрешается покидать город, — добавил Корнилов.

Улыбка угасла и обернулась разочарованной гримасой. Нет, Бабушкин совсем не умел скрывать свои эмоции.

— Значит, я по-прежнему на подозрении?

— Подозреваемых в таком тяжком преступлении мы не отпускаем. Сейчас вы вернетесь в камеру, возьмете свои вещи и можете ехать домой. К вам на службу я позвоню. Только, Дмитрий Алексеевич, мне хотелось поговорить с вами... на другую тему.

— Пожалуйста!

— Что вы знаете о судьбе своего отца?

— Наверное, все, — вопрос Корнилова не вызвал у него никаких эмоций. — Мама до сих пор скрывает от меня правду, но когда я поступал в институт, тетка мне все рассказала. Надо же заполнять анкеты, писать автобиографию. Тетка сказала — хуже будет, если тебя уличат во вранье. Никому не докажешь, что ты ничего не знал. Она права.

— Это не помешало вам поступить в институт?

— А я выбрал педагогический, — Бабушкин усмехнулся. — Парни там были в почете. А потом, в деле папы не было никакой политики, да и времена изменились.

— Вам никогда не приходила мысль о судебной ошибке?

— Приходила. Мы все уверены, что произошла ошибка. Я писал прокурору Союза, ответили, что оснований к пересмотру дела нет.

— Елизавета Станиславовна рассказала мне, что вы ходили и к прокурору города. — Корнилов решил не скрывать своего посещения Бабушкиных. Все равно Дмитрию Алексеевичу об этом расскажут.