Пушка 'Братство'

Шаброль Жан-Пьер

– - И уж, конечно, лучший погреб в доме ему! A мы друг другу хоть на голову садись! Посмотрели бы, как он там, мерзавец, устроился: стены обоями оклеил, полочки понавесил, ему что -- может гоя просидеть со всеми удобствами. A еды лет на десять припас! Hy... я и выбрал себе в качество укрытия Усыпальницу Великих Людей...

Кто-то по соседству поносит "хлеб Ферри*.

– - Никак не разберешь, почему это y него вкус опилок, почему разит грязью и очистками, ведь известно, что делают-то его из старых панам, которые вылавливают в сточных канавах...

Высокие своды отражают rромоподобный

смех, раздающийся меж прославленных гробниц.

Грохот рвавшихся неподалеку бомб доходил до нас приглушенный, вялый. Из галереи доносятся обрывки ссоры из-за оставленного нашими войсками знаменитого Авронского плато, потом отобранного назад после кро

вопролитных боев; его, по словам спорщиков, ничего не стоило удержать. A теперь пруссаки, завладев им, стоят вплотную к северным и восточным предместьям Парижа. Приближается мертвящее жужжание, и споры смолкают.

– - По лазаретам бьют!

– - И по монастырям! Бомбили Сакре-Kep на улице Сен-Жак...

– - Должно быть, монахи все портки себе обгадили! B темноте нельзя разобрать, кто говорит, слышно только, что голос злой. Разбудила меня песенка:

Видел Бисмарка вчерa У Шарантона я с утра... Бил огромною дубиной Свою 6абу, как скотину.

B подземных галереях, в этой Усыпальнице Великих Людей, весело играет ребятня.

Когда я спросил Марту, о чем говорили в их убежище ee соночлежницы, она фыркнула:

– - Радуются, потаскухи, что по декрету вдовы убитых при бомбардировке приравниваются в правах ко вдовам погибших в бою!

Мы шли по улице Сен-Жак. По льду резво носились маленькие конькобежцы, потому что рукав Сены от моста Сен-Мишель до Соборa Парижской богоматери замерз.

Нынче к шести часам вечерa канонада стала стихать. Показалось даже, будто вдруг стало чуточку теплее. Густой туман вползает в проходы между домами, в узкие улочки. До темноты еще далеко, a уже не видно крыш. B казарме Рейи бретонские мобили, желая согреться, пляшут и поют на своем странном языке песню, которую теперь весь Париж знает... Перед лазаретом Сент-Антуан нас остановили четверо мальчишек, потрясая под самьш нашим носом кружкой для сборa пожертвований:

– - Дайте, добрые патриоты, несколько cy на пушку краснодеревцев предместья.

– - A как ваша пушка-то называется?

– - Там видно будетl

Мы paсхохотались и хохотали до самого бульвара Филипп-Огюст.

Марта буркнула что-то вроде:

– - Никогда еще я так не любила этот чертов город!

Был сейчас только один свет, от ee лица исходящий. Я полез за Мартой на насыпь окружной железной дороги, туда, где рельсы уходят в туннель под улицей Пуэбла. По лестницам мы взобрались на самый-самый верх. И зря взобрались: липкий туман, как припарка, пластался над Парижем. Ни огонька -ни к северу, ни к западу, там, куда 6ез передышки, не затихая, бьют пушки, хоть бы искорка промелькнула от разрывов бомб, которые, как и каждый вечер, падают на шоссе Мэн, на Монпарнас и Вожирар. Ho все равно моя смугляночка впивалась пронзительным взглядом в свои город. Под пластырем мрака и тумана Марта как бы воочию видела в лачугах, каморках каждый предмет, угадывала каждый вздох каждой семьи. И я, так близко от Марты и так далеко от нее,-- я словно бы улавливал в еле заметном биении

жилки на ee виске пульс самого Парижа.

– - Эту ночь проведешь y меня,-- вдруг произнесла она с такой непривычной для нее торжественностью, что я догадался: это мне награда.

Тумба и дыра в стене помогли нам без особого труда проникнуть внутрь ограды. Мы оказались на кладбище, только я не сразу это сообразил. B темноте, в таком густом тумане, что хоть пилой его пили, меня вели за руку по проспектам какого-то неведомого города в миниатюре. Впервые я попал на кладбище Пэр-Лашез. Теперь-то я знаю, что ближайшими соседями Марты были Оноре де Бальзак и Шарль Нодье. Были там еще Эмиль Сувестр и бывший консул Феликс де Божур; вот на его последнюю обитель, увенчанную высокой пирамидой, и указала мне Марта как на весьма удобный ориентир, особенно в темноте.

"Будуар" нашей смуглянки походил бы на кукольный домик, если бы он не был склепом, и притом еще с претензией на роскошь. Решетка окружала прямоугольный участок шесть футов на двенадцать, a в самом центре его стояла вроде бы индусская пагода, вся из розового мраморa, украшенная барельефами на благочестивые темы, и венчала ee каменная статуя плакалыцицы в натуральную величину.

Вслед за Мартой я перепрыгнул через невысокую решетку, и тут она вытащила из кармана ключ, железный, массизный.

– - Эй, погоди-ка, a кто... кто здесь похоронен?

– - Трусишь?

Марта зажгла потайной фонарь.

– - Любуйся, мужичок, пока еще никто.

B середине склепа было вырыто углубление, куда свободно могли войти три-четыре гроба, но сейчас ров, выложенный камнем, еще никем не занятый, зиял пустотой.

– - Ты только представь себе, этот клоп жирный ухлопал на памятник тыщи cy, a сам никак не сдохнет! B жизни тебе не догадаться, чей это: Вальклоl Прямо помешался, все строит и строит. Это-то строили втихомолку. Никто о нем не знает, одна лишь я.

– - Тебе Валькло ключ дал?

– - Держи карман шире! Пружинный Чуб сделал, только уж, конечно, не знал дла чего!

И тут Марта все тем же торжественньда тоном заявила, что я первый из чужих буду здесь ночевать.

– - И ни разу тебя здесь не застали?

– - Еще чего! Риска никакого нет, разве что в День всех святых. Ax, да... еще в десять часов утра каждое первое воскресенье месяца Кровосос приходит своей могилкой любоваться.

Ложе Марта устроила себе из пустых мешков; мешок из-под картошки был засунут в мешок из-под муки, самого большого размерa. A между ними она напихала еще конского волоса. (Прадед наших теперешних "спальяых мешков", которыми пользуются туристы в кемпингах для молодежи.)

– - Здесь тебе не Пантеон, будем спать вместеl С минуту она замешкалась на пороге склепа, словно не решаясь запереть на двойной оборот ключа свою нору. Взгляд ee paссеянно озирал окутанное мраком кладбище, и она видела, нет, правда, видела все эти миниатюрные колонны и мавзолеи; по-моему, она способна была видеть даже усопших и поддерживать с ними добрососедские отношения.

– - Мне-то повсюду в Париже жилье есть, только я предпочитаю Пэр-Лашез...

На западе и на севере по-прежнему грохотали пушки, бомбы все еще падали на левый берег, но Пэр-Лашез