Пушка 'Братство'

Шаброль Жан-Пьер

Какой-то элегантный театрал настоятельно рекомендует собравшимся посмотреть в Фоли-Бержер "Te, кто маршируют" и "Несчастные эльзасцы* в театре Бомарше.

– - Сам бы лучше к пруссакам промаршировал,-- ворчит про себя Марта, но дрожь ee губ более чем выразительна.

Именно утром стоит поглядеть на площадь Оперы. Hy настоящая ярмарка, чего только там нет: в одном углу сложены барабаны, составлены в козлы ружья и национальные гвардейцы, прежде чем построиться в ряды, болтают группками, жестикулируют, совсем как барышники; a прямо на тротуарax продавцы под зонтами предлагают желающим снедь, от которой свинья и та рыло отворотит. На ступенях парадной лестницы

этого недавно построенного театра идет меновая торговля. Тут можно сменять часы на ворону, пару довольно еще приличных ботинок на чуть початую палку колбасы. Продавцы, покупатели, нищие, шлюхи -все это толкается, снует. У ресторанов, где цены не лимитированы, стоят кольцом зеваки, чтобы посмотреть, как оттуда выходят румянорожие зубоскалы, тяжело отдуваясь от приятной сытости, переполняющей желудок, перекрикиваются, пробираясь сквозь толпу, поздравляют друг друга с хорошим обедом. И никто даже не думает дать такому по морде, напротив -- им чуть ли не рукоплещут.

Человек тридцать сгрудились y витрины ювелира, половина ee отведена под драгоценности, a другая половина -- под живую птицу.

Из церквей, где не прекращается служба, доносится приглушенный благочестивый бормот.

– - Первым делом,-- ворчит Марта,-- в небо бабахнем и убьем!

– - Что это ты мелешь? Нельзя ли выражаться поточнее?

– - Чего точней! Бабахнем, говорю, вверх, глядишь, кто-нибудь оттуда и свалится!

– - Hy и что?

– - Hy и то, простофиля деревенская, не пугайся, небось HOC себе не расквасишь.

У паперти уличный певец предлагает листки с песенкой об aресте подписавших Красную Афишу:

Решив, что воздух и свобода Здоровыо ужас как вредны, Держать за стенаыи тюрьмы Трошю решил друзей варода, Их план, как выгнать npуссака, Ему не нравится слегка...

По базарной площади снуют разносчики и предлагают свои товар -- осколки снарядов, разорвавшихся на ле

вом берегу. На площади Согласия статуя Страсбурга вся разубрана цветами, пожалуй, она теперь наряднее, чем когда-либо. Отдельные группы, aссоциации, даже военные батальоны с оркестрами во главе подходят и подходят, кладут венки, склоняют знамена, дают обеты...

Марта решила во что бы то ни стало проникнуть в Лувр.

– - Живописью интересуешься?

– - Не морочь мне голову! Сейчас в Лувре оружие делают.

Часовым y входа, пытавшимся преградить нам путь, она бросила:

– - Нам отца повидать надо, мама наша помирает.

– - A где он, отец-то твой?

– - Он на нарезке ружейных стволов.

Мы идем по rалереям, где размещаются многочисленные канцелярии по контролю и приему оружия, потом через огромный Тронный зал, где ужасно разит от жаровен; здесь, оказывается, переделывают ружья о устарелым затвором на более современные. Марта рьпцет взглядом среди рабочих, которые трудятся в большой картинной галереe, выбирает себе одного старичка в очках с добродушной физиономией -- он чем-то смахивает на Лармитона. Старичок вовсю орудует сверлильным лучком.

– - Скажите, пожалуйста, здесь делают лафеты для пушек?

– - Нет, доченька, не здесь. Мастерские перевели на Лионский вокзал.

– - Непременно туда зайдем,-- решает Марта, выходя из Лувра,-- только попозже. A теперь хочу посмотреть, как бьют по Монпарнасу. Сейчас самое время.

– - A ты не боишься?

– - Hy и что тут такого, что боюсь? Что же я, не женщина, что ли?

До Марты я не умел ходить по улицам. Просто шел из одного пункта в другой. Торопился, робел, втягивал голову в плечи, чтобы никого не видеть и чтобы меня не видели. Да не только Марта, но и Дозорный тупик сам по себе оказался прекрасной школой. Когда я смотрю

теперь, как уходят наши батальоны, y меня сердце сжимается. Смотрю на бедняков, обряженных в военную форму, тянущихся, чтобы придать себе бравый вид, и уже без труда представляю себе их жалкие жилища, их будни,

их бесхитростные мечты. Жена и ребятишки национальноro гвардейца ходят навестить его на укрепления, приносят чуточку супа, чуточку дров и проводят с ним часок, конечно, не бог весть что, и, однако ж, это-то как раз и важно, в этом вся новизна положения; a чтобы лучше понять это, достаточно видеть, как рабочий или приказчик, призванный под ружье, обнимает родных, расставаясь с ними на аванпостах: для него родина, родина, над которой нависла угроза, отныне уже не только зажигательное слово в речи ораторa, родина для него это любимое существо; родина для нашего своеобычного воинства -- все эти люди из крови и плоти, слитые в его душе воедино, самое драгоценное, что дарует нам жизнь и что нужно защищать любой ценой.

Из южных кварталов, который угрожает вражеская артиллерия, бегут целыми семьями. Мужчины впрягаются в тележку, a. сзади ee подталкивают женщины. Ребятня тащит руках лампы и стенные часы. Взявшись под ручку, шествует вслед ва нанятыми носилыциками, осторожно несущими ковер, чета буржуа, y него в руке клетка с канарейкой, a y мадам -- узелок, откуда выглядывает кусочек кружева. Навстречу беженцам валят любопытные, им не терпится увидеть собственными глазами, какие разрушения причшшла в этих кварталах бомбардировка. Особенно болыпой успех выпал на долю кладбища Монпарнас, где разворотило много могил. У кладбищенского входа идет бойкая торговля сувенирами; публика особенно гоняется за неразорвавшимися бом6ами: одна штука идет за четыре франка двадцать пять сантимов!

На бульваре Анфер служащие муниципалитета выламывают решетки вокруг деревьев, желоба y фонтанов и все прочее, лишь бы было из бронзы, которая реквизирована на корню,-- из нее будут лить пушки.

Бомбы падают на Люксембургский дворец и на Вальде-Грас. Продираемся сквозь облако дыма -- это только что разворотило бомбой книготорговлю на улице Казимир-Делавинь. Люди выбегают из домов, накинув пальто прямо на исподнее. Под ногами скрежещет битое стекло. Национальные гвардейцы заталкивают нас в толпу прохожих и ведут к Пантеону. Со стен какого-то здания на углу улицы Суфло потоками сьшлется штука' турка. Балкон на втором этаже выставил в пустоту свою

искореженную решетку. Для вящей убедительности загонявшие нас в укрытие гвардейцы рассказали, что 6лиз Люксембургского дворца уже взорвалось более двадцати бомб, a там, в музее, собраны лучшие произведения современного искусства; бомбы рвались также в саду, где находится походный лазарет. (Знаменимые оранжереи музея, равных коморым нет в мире, были полностью уничможены.) B лазарете, расположенном в Валь-де-Грас, двое раненых, из них один национальный гвардеец, были убиты прямо на койках.

– - Ух, кровопийцыl A ведь лазарет узнать нетрудно, его по куполу издали узнаешь!

Десяток беглецов с улицы Сен-Жак. Только что упала бомба перед музеем Клюни. Бежим к Пантеону.

Там мы и провели ночь y гробницы Монтебелло вместе с жителями V округа. Большинство о тех пор, как начались бомбардировки, являются сюда почти каждый вечер с тюфяками и прочими предметами первой необходимости. Как мы ни спорили, нас с Мартой разлучили. Ee отправили ночевать в огромную подземную галерею, отведенную специально для женщин. Я улегся прямо на каменный пол рядом с какими-то четырьмя молодцами, резавшимися в карты при свете orарка. Под сводами в темноте жители улицы Сет-Bya жаловались на своего домохозяина: