Пусть умрет

Григ Юрий

На следующий день в череде праздничных зрелищ был назначен перерыв.

 Истекал девятый час этого, казавшегося бесконечно длинным, дня. Префект претория готовился к важной встрече. Еще накануне он испросил у императора аудиенции, на что ему было дано высочайшее соизволение.

Рабы помогали хозяину примерять новую тогу с рукавами из тех, что стали недавно входить в моду, и он долго стоял в своей спальне перед зеркалом из полированной бронзы, которое держал в руках юный раб. Зеркало было тяжелым, и отрок от напряжения выгнулся колесом так, что оно почти лежало на его животе, заслоняя голову, поэтому Секунд видел

себя в зеркале только по пояс, а ноги мальчика под овалом казались ему продолжением собственного отражения – они были детскими, и вследствие этого картина получалась смешной. Это раздражало Секунда, и он постоянно одергивал мальчишку.

Секунд был человеком не совсем обычным. Родом из простой семьи он самостоятельно проложил себе дорогу в высший свет.

Отец его начинал службу еще при Тиберии в должности войскового трибуна, а при Калигуле успел дослужиться до легата вновь созданного XV Изначального легиона, пока не погиб в Германской кампании. Его старший сын, Тит Петроний, пошел много дальше: несмотря на свое скромное происхождение, сумел подняться до проконсула и служил наместником Египта, а возвратившись в Рим три года назад, занял пост префекта претория. Добился он этого положения исключительно благодаря своему уму и незаурядным способностям. Некогда Божественный Веспасиан, отец нынешнего императора, даровал ему за особые заслуги звание патриция.

Неофит, теперь уже сенатор, Петроний Секунд не завидовал другим патрициям – потомкам древнейших и знатнейших родов, получавшим положение в обществе, богатство, славу, почет и уважение по наследству, без малейших усилий. Он привык добиваться всего сам и по праву гордился этой редкой способностью, которой были лишены богатые бездельники.

Но признаться, и среди них бывали приятные исключения.

Вот, к слову, его соратник Агриппа. Ему нравился этот молодой гордец. Наследник крупного состояния, он обладал двумя важными качествами: был умен и, как это неудивительно звучит, честен. Не говоря уже о красоте, смелости, блестящем образовании – учителями этого баловня судьбы были известные в Риме греческие грамматики и римские риторы. Он мог цитировать на память чуть ли не целые главы из Вергилия, Гомера. Да и языки ему давались легко. Кстати, когда-то он стал самым молодым сенатором со времен республики. Словом, было чем восхищаться. Конечно, непомерное влечение к женщинам не раз сослужило ему дурную службу. Но ничего не поделаешь – грехи молодости, но можно простить ему эту небольшую слабость.

Хотя, слабость ли? Секунд вспомнил свою молодость и улыбнулся.

Или гордыня?.. Гордыни в Агриппе было в меру. Секунд прощал молодому человеку это, с пониманием относился к его природному высокомерию, а в глубине души посмеивался над его заблуждением – мол, благородная кровь – это нечто такое, что получают по договору с богами.

 Своими детьми Секунда боги одарить не пожелали и потому нереализованные отеческие чувства проявились в отношении к юному патрицию. А теперь общая цель еще сильнее сблизила их.

Пока Секунд предавался этим размышлениям, с одеванием было покончено. Закончены были косметические процедуры и укладка волос. Секунд, прогнав одолевающие его мысли, остался доволен собой и повелел подать к выходу парадные носилки. Футляр, принесенный Агриппой, слуги уложили туда же.

Через полчаса его кортеж в сопровождении

личной охраны, прибыл на Палатинский холм к дворцу Флавиев, где была назначена встреча с императором.

Здесь Секунда сразу же провели на стадион.

Выстроенный по проекту самого Домициана во внутреннем дворе, стадион стал излюбленным местом императора для приема подданных, если, разумеется, позволяла погода. Площадка была углублена футов на тридцать ниже уровня остальных сооружений, а над землей возвышались еще и стены. Поэтому внутри было достаточное количество спасительной тени практически в течение всего дня, чтобы зритель мог с комфортом созерцать соревнования или выступления артистов, которые любил давать хозяин дворца.

В этот час он развлекался стрельбой из лука. Домициан по праву считался непревзойденным мастером по владению этим оружием.

 У юго-западной стены в дальней части манежа в форме эллипса, образованного колоннами, была привязана молодая лань. В голове у нее на месте правого рога уже торчала тонкая стрела. Животное пыталось вырваться, но всякий раз веревка натягивалась и рывком, возвращала на место. Лань трясла головой, стараясь стряхнуть с себя причиняющий муку предмет. Но все ее усилия были тщетны – стрела засела прочно. Время от времени она замирала в изнеможении, набираясь сил для новой попытки.

За упражнениями императора со скамьи из белого мрамора наблюдал Луций.

Домициан принял начальника преторианцев радушно. Завидев его, он передал легкий лук, который был у него в руках, подбежавшим охотникам и приобнял гостя за плечи, чего давно уже не случалось.

По мнению Секунда, чрезмерно радушным был сегодня император.

Уже одно это не сулило ничего хорошего – чем более любезным и внимательным был этот человек, тем больше нужно было опасаться его. Главное – не показать испуга, ибо страх мог быть истолкован как вина, которую подданные хотели от него скрыть, и одного этого было достаточно, чтобы лишиться головы.

Но знал... знал префект меру коварства этого человека! Знал, что скрывается под маской радушия, иначе как бы дожил до седин?

– Располагайся, мой верный друг, – елейным голосом, улыбаясь, пригласил император, указывая на место на скамье, рядом с Луцием, хотя был в курсе взаимоотношений двух своих подданных. И прекрасно понимал: самым меньшим из всех удовольствий для них было сидеть рядом.

Это тоже было плохим предзнаменованием. Возможно, Луций уже что-то пронюхал. Но префект не был бы префектом, если бы подобная мелочь могла его смутить, и не подал виду.

– Приветствую тебя, dominus et deus noster [16] , – поздоровался он с императором, но с места не сдвинулся, а лишь сдержанно кивнул в сторону тайного советника:

– И тебе, Луций, мои приветствия!

– А, это ты, Петроний? – притворно удивился тот, хотя скорей всего ему уже доложили о приходе префекта.

Домициан снова поторопил Секунда:

– Что же ты не проходишь, Петроний? Полюбуйся, какой выстрел!

– Выстрел великолепен, государь. Я полагаю, следующей стрелой государь наставит этой лани второй рог?

16

 Господин наш и бог (лат.).