Пустынная дорога смерти
Шрифт:
Он слышал осторожные, тихие шаги, гулким эхом отдающиеся от стен и потолка комнаты, наполненной раздражающим треском дешёвых ламп. Дин медленно открыл глаза, сердце его учащённо забилось, а тело онемело, опутанное липкими нитями страха и холода. Перед ним стояла его умершая сестра. Она мило улыбалась, глядя на него грустным, сияющим взглядом серых, бездонных глаз. На ней было надето то самое лёгкое, воздушное платье, в котором она была там, в таинственно перешёптывающемся, осеннем лесу, сокрытая тенью засыпающих на зиму сном забвения деревьев, когда смерть пришла к ней, бесшумно и незаметно подкравшись в виде проклятого зверя.
Дин пытался подползти к ней, хотел обнять её, крепко прижать к себе, но силы покинули его тело, скованное болезненной, безумной агонией. От слабости голова его кружилась, начало немного тошнить. Сестра с опаской отстранилась от него и поднесла указательный палец к алым, пухлым губам, призывая вести себя тише. Её детское, бледное личико, с которого, казалось, мгновенно стёрлись краски жизни и здоровый, розовый румянец, сделалось серьёзным. Она указала Дину на
Странная болезнь Дина вновь ослабила хватку, разрешая затхлому, тяжёлому воздуху с большей лёгкостью наполнять его скованную цепями страшного, неизвестного недуга грудь. Он медленно, осторожно встал, аккуратно придерживаясь рукой за полку и пошатываясь побрёл к тому самому стеллажу, на который ему указывала сестра. Сердце его бешено колотилось и немного, неприятно покалывало. Наконец, недуг исчез, не оставив после себя даже слабости или головокружение. Пришло резкое и неожиданное исцеление, заставляющее надеяться, что болезнь вернётся не скоро. Дин смотрел старые, ветхие, тома забытых дел, стоящих на четвёртой полке. И там, среди незнакомых имён, мест и дат, покрытых пылью забвения, он увидел дело своей сестры. Аккуратно, с чувствами трепета, заботы и нестерпимой, глубокой боли, он взял старую подшивку в руки. Он держал её дело впервые в жизни. Ещё никогда он не был так близок к воспоминаниям о том дне. Его рассудок, не имевший больше в запасе сил, чтобы обуздать жуткую, неукротимую боль, был готов погрузиться в бурную, кипящую, ну сладкую и манящую реку безумия и забвения. Он разрыдался, лишённый сил. Разрыдался в гнетущей, мёртвой тишине старого, пустынного хранилища. Его рыдания переросли в хриплый, истерический смех. Он прижал к сердцу старую, пожелтевшую от времени и заточение в забытой тени прошлого, ничего не значащую бумагу, словно та имела силы, способные вернуть Энни к жизни, дать шанс переиграть тот ненастный, осенний день. Придя в себя от порыва неожиданно нахлынувших гигантской, разрушительной волной воспоминаний, он взял ещё одно пыльное дело. 19 сентября 1992 года, возле статуи Азраила на западном кладбище Сансет Хоррор найдено тело Ллойда Мора, 15 лет. В правую руку ему была вложена роза, на груди вырезана печать Соломона. Рядом с телом обнаружена книга, раскрытая на изображении Ниарцинеля, сидящего на престоле в Бээр Шахат и текстом на иврите с другой стороны. В тексте от руки написаны слова: Шахат, Машехит, Ддавэ. Потом семилетняя Илона Бейнтлиш. Её тело было найдено 25 сентября 1992 года возле колокольни Архангела Михаила. На её груди так же, как и Ллойда Мора была вырезана печать Соломона. Дальше 27 сентября 1992 года изуродованное таким же способом, как и предыдущие, тело пятнадцатилетней Виктории Кларк обнаружено недалеко от входа на колокольню Архангела Гавриила. Последняя жертва за этот период восьмилетний Тоби Макгауэр. Его изуродованное тело обнаружено 28 сентября у подножия статуи Самаэля в городском парке.
Рядом с этим делом лежало ещё одно, только сорокавосьмилетней давности. Те же символы, те же книги, те же цветы. Убийства выстраивались в определённой последовательности: первое тело находили у статуи Израила, второе у ног Аббаддона, третье и четвёртое недалеко от старых колоколен, пятое – в тенистом парке, распростёртым у ног Самаэля. Но на этот раз убийства происходили в октябре. Дин задумался над тем, что возможно его сестра тоже должна была войти в жуткий, проклятый список 1992 года. Её место возможно было у ног воинственного разрушителя Абаддона, поэтому именно он сопровождал здесь её дух. Получается, именно Дин спас её от этой ужасной участи. Кровь шерифа похолодела от сковавшего его тело нерушимыми цепями ужаса, сердце его бешено забилось, словно во время быстрого бега на дальнюю дистанцию. Убийца был рядом, скрывался в тени молчаливых, скорбных деревьев и кустарников, когда он, рыдая, обнимал остывшее, околдованное печатью смерти тело сестры. Он мог быть следующим… его тело навечно бы поглотил осенний, сказочный туманный лес, сражённый тёмным, кровавым недугом.
Казалось, это дело рук какой-то страшной, древней секты, наполненной губительной жаждой крови. Но у убийств не было строгой системы, которая была бы присуще тайным, оккультным организациям и обществам. Не было определённого возраста жертв, точных дат и промежутков, не было даже
Дин слышал призрачные шепотки во тьме, видел, как извиваясь ползли чёрные, проклятые тени. Он стремительно и верно сходил с ума. Оглушающе громко зазвенел будильник. Пришло время ехать за Джимом.
8
Наступила темнота, великая и непроницаемая. Белый снег гипнотически медленно кружил, засыпая улицы городов призрачной, ожившей мглой. Джим стоял возле своего подъезда зябко ёжась и нервно озираясь по сторонам, и напрасно вглядываясь во мрак, надеясь разглядеть хотя бы одного сонного, усталого прохожего. Дыхание белыми, причудливыми облачками вырывалось из его рта, моментально растворяясь в промёрзшем, прозрачном воздухе. Пальто не могло полностью защитить Джима от почти материальных, цепких сгустков холода. Северный, непокорный ветер угрюмо напевал древним голосом баньши песнь смерти, сухие ветви оголившихся деревьев недовольно трещали, а гнилая, припорошенная снегом, старая листва шуршала, гонимая зимой и мраком в небытие. Вечные странники, призраки юного лета… скоро, очень скоро они уйдут на покой. Их негромкое, осторожное пение и шелест станут созвучны пению мёртвых, слышному только в пору безумия и бессонницы, существующему лишь в мёртвой, непроницаемой тиши.
Ночь и пустота, бескрайние и всепоглощающие. Тускло и белёсо горели одинокие огни квартир, шумели поезда, мчащиеся в чёрную, бесконечную, сливающуюся с небом даль. Их звук, мерный стук колёс по рельсам, был хорошо слышен по всей округе, быстро и далеко разносясь в холодном, морозном воздухе. Улица стала частью, своеобразным продолжением великой пустоты Вселенной. Джим остро чувствовал одиночество. Неслышно к нему подкралась суровая любовница зима. Он знал, что в загадочное ночное время в головы людей приходят иные мысли, окутанный мраком тайны и тленом смерти. Снег навевал тревожные сны городу, в котором царила безумная, гнетущая тишина, и, если сильно прислушаться, то можно было услышать грёзы, мечты и думы каждого уставшего, измученного жителя, шум которых сливается в низкочастотный, пульсирующий гул. Джим представлял, как смотрят во тьму со своих незыблемых, каменных престолов суровые ангелы смерти, слегка припорошенные быстро тающим, первым снегом. Они пугали Джима в детстве, вызывая горестные ночные кошмары, и страх этот со временем никуда не исчез, а лишь вырос и ещё сильнее укрепился в его сознании.
Снег заметал старые, запутанные следы, стирая их с полотна дорог и истории. Одинокий, высокий уличный фонарь горел туманной, белой сферой. Чёрные тени сплетались, танцуя под неслышную для человеческого уха музыку траура в ночи. Джиму стало не по себе, он чувствовал чей-то пристальный, пронзающий на сквозь взгляд.
Он повернул голову в лево и вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним стоял незаметно и бесшумно подошедший молодой человек, тот самый незнакомец, которого он видел несколько часов назад. На нём была та же странная, старомодная одежда, а в руке он крепко сжимал свою дорогую трость, с серебряной рукояткой в форме черепа, инкрустированного ярко сверкающими сапфирами. Теперь Джим смог разглядеть его лицо. У незнакомца были миндалевидные бездонные, иссиня-чёрные, сияющие глаза, обрамлённые длинными, пушистыми ресницами, прямой, ровный нос и ярко выраженные острые скулы, подчёркивающие его худобу и внешнее благородство. Все его движения были таинственны и элегантны, в нём чувствовалось нечто необычно прекрасное. Он притягивал своей мрачной и грустной красотой, которая кажется присущей только чистым и лучезарным ангелам. И всё же под этой маской внешнего совершенства, скрывалось что-то тёмное, безумное и опасное. Незнакомец приподнял шляпу в знак приветствия и хищно улыбнулся.
– В такую холодную погоду Вы кого-то ждёте, стоите здесь, на сильном, северном ветру, мысленно подгоняя своего друга. Вы гоните время и не цените минут. Молчите, не стоит Вам сейчас говорить, – приятным, вкрадчивым голосом сказал незнакомец. – Не бойтесь меня, а бойтесь человека с незрячими глазами на спине. Он не тот, кем кажется.
Джим вздрогнул. С правой стороны к нему подъехала машина. Полицейский бросил не неё отрешённый, шокированный взгляд и с облегчением вздохнул, поняв, что это Дин. Джим снова резко посмотрел в лево, в сторону странного, пугающего незнакомца, но тот бесшумно исчез, словно растворившись в клубящейся, снежной тьме.
Тени ползли, изрезанные метелью, наполняя город ночными кошмарами. В гнетущей тишине Джим слышал, как бешено стучит его сердце, как горячая кровь пульсирует в висках, заглушая осторожные звуки окружающего мира. Дин просигналил, и этот резкий звук вывел Джима из ступора. Он поспешно сел в тёплый автомобиль, и они медленно покатили по сонной, плохо освещённой улице мрачного Грейвс Сити. Дин казался очень встревоженным: его волосы были причудливо, неопрятно взъерошены, пальто небрежно накинуто на плечи, а некогда привлекательное, мужественное лицо стало похожим на бледную посмертную маску. Они молчали, глядя в непроницаемое, ночное безумие. Дворники гипнотически ритмично метались из стороны в сторону, очищая лобовое стекло от липкого снега. Небо было бесконечно глубоким и яростно чёрным. Оно ненавидело этот мир и отвергало его, засыпая белыми, холодными, острыми осколками далёких звёзд. Оно было безжалостно и безучастно к людям и их грёзам в своём великолепном пылающем гневе. Лишь голые, одинокие деревья, словно восставшие после долгих лет кошмарного сна жрецы, поклонялись и молились ему, протягивая скрюченные руки, своему древнему, чёрному божеству забвения.