Пустынная песня
Шрифт:
Они вошли в драконью пещеру в кожаном обмундировании и с оружием.
— Спасибо, что пришли, — сказала я. — Профессор Эспендорм только что прибыла в Берлин и теперь пытается что-то выяснить в палате сенаторов.
— Сейчас восемь вечера, — сказал Рамон. — Все бюрократы уже давно закончили работать и сидят в опере.
— Хорошо бы, если так, — сказал неприветливо Грегор Кёниг. — Профессора Эспендорм впустили, так что там ещё далёко от закрытия. Дело принимает всё более зловещий оборот.
— С парочкой гномов мы как-нибудь справимся, — ухмыльнулся Рамон
Грегор Кёниг глубоко вздохнул и пошёл наполнять водой корыта драконов.
— Не надейся, что они дали нам свое самое лучшее оружие, — серьезно ответил Торин, да и Леннокс не стал улыбаться.
— Что случилось? — разочарованно спросил Рамон, когда братья не отреагировали на его шутку.
— После этой истории с драконом Латориос от Ладислава Энде всего можно ожидать, — мрачно ответил Торин. — Адмирал знал бы, что делать.
— Адмирал такого бы даже не допустил, — гневно ответил Леннокс. — Он бы выкинул Ладислава Энде с должности из-за подстрекательства к войне. Даже наши родители молчат, как от них и требуют.
— Ладислав Энде совершенно точно знал, что так и будет, — ответила я. — Поэтому он вовремя убрал Адмирала, чтобы тот не мешался под ногами. Почему ваши родители не пожалуются, у них есть на это право!
— Они патриции, — пожал плечами Рамон, раскладывая одеяло и ложась на него. — По своим не бьют. Дульса одна из немногих патрициев, кого не волнует собственное происхождение. Обычно все чуть не лопаются от гордости и поздравляют друг друга за то, что у них такое благородное происхождение.
— Дульса? — недоверчиво спросил Леннокс. — Вы теперь встречаетесь, или что?
Рамон широко улыбнулся Ленноксу и довольно кивнул. — Она хорошая девушка, — сказал он.
— Ты предатель, — прошипел Леннокс. — Ты прекрасно знаешь, что теперь выкинет Скара. Про мотоцикл можешь забыть.
— Ты с ней справишься, — сказал Рамон всё ещё довольно улыбаясь. — Теперь, когда Торин и я выбыли из игры, она неизбежно будет приставать к тебе.
Леннокс гневно зарычал, и его рычание вспугнуло драконов. Сесилия испуганно фыркнула, а Аврора загородила её собой.
— Я не позволю командовать собой, словно кастрированной белкой, — сердито сказал он.
— Успокойся! — сказала я и подошла к Ариэлю, который нетерпеливо разглядывал Леннокса. — У нас сейчас более насущные проблемы.
Затем я погладила шею Ариэля и его большую морду, и он начал успокаивающе ворчать. Он подтолкнул меня головой, побуждая продолжать. Ритмичный звук ворчания успокоил меня, и я чесала ему шею, в то время как моя голова начала опустошаться.
— Есть новости? — спросил Торин, когда Грегор Кёниг вернулся с обхода.
— Фридерика сидит в секретариате и всё ещё пытается попасть к примусу. Он определённо ещё в офисе и сенаторы тоже. Это ей уже удалось выяснить, что не сулит ничего хорошего. Похоже, история Сельмы верна. Но она всё ещё не знает ничего обязывающего.
Торин кивнул.
— Будет лучше, если мы сейчас немного приляжем. Мы не знаем, какой будет ночь. Вы дежурите первым, разбудите меня через
— Так для меня гораздо лучше, сейчас я всё равно не смогу сомкнуть глаз, — сказал Грегор Кёниг и отошёл к краю драконьей пещеры, чтобы понаблюдать, как искусственное солнце Акканки постепенно тускнеет, и, в конце концов, подземную страну окутывает темнота. Я молча смотрела на него и отчётливо ощущала его грусть. Возможно, это был последний закат солнца, который переживала Акканка, возможно, высококонцентрированный, огненный шар потухнет уже завтра, и на эту искусственную пещеру опуститься вечная тьма.
Грегор Кёниг зажёг слабый световой шар, а Торин развернул коврик и лёг на него. Я поступила также, распаковала спальный мешок, который дал мне Грегор Кёниг и устроилась так удобно, как только возможно в угольной пыли перед стойлом Ариэля. Я только хотела ненадолго прилечь и отдохнуть, так же, как и остальные. Но гармоничное ворчание, которое беспрерывно издавал Ариэль, позволило мне мысленно отвлечься, без воспоминаний, без боли и бремени. И, в конце концов, я довольно быстро заснула.
Я знала, что мне снится сон, но в этом не было ничего необычного. Однажды я уже стояла на этом пороге, где-то между сном и бодрствованием. Великое искусство состоит в том, чтобы бодрствуя, войти в собственный сон. Оно требует силу, которой мне не хватало до этого момента.
Мимо меня пронеслись образы, я увидела Акканку, лежащую передо мной в потускневшем, искусственном солнце, увидела Ариэля, как он, ворча от удовольствия, валяется в угольной пыли, а потом увидела Адама, как он стоит на большом лугу таинственного сада. Его окружал уже хорошо мне знакомый рассеянный свет позднего лета, словно золотистые точки, маленькие насекомые жужжали над лугом. На губах Адама играла знакомая улыбка. Я узнала эту сцену. Но внезапно улыбка исчезла, а его лицо выглядело измученным. Я была шокирована глубокой болью, которую прочитала на нём.
— Адам, — тихо сказала я и направилась к нему. В этот раз образ не исчез. Он оставался стоять, был неземной красоты, близко и в тоже время далеко. Моё сердце билось всё неистовее, причиняло боль и всё же было такое живое.
Казалось, он меня узнал.
— Сельма, — сказал он, но его голос прозвучал издалека. — Помоги мне!
Его слова были отчаянной мольбой, и моё сердце чуть не разорвалось от боли. Я должна была помочь ему, немедленно.
— Ты где? — спросила я дрожащим голосом.
Но внезапно образ Адама размылся, и я услышала тихое ворчание Ариэля. Этот звук пленил меня, успокоил и сопроводил, словно барабанная дробь, этот ритм потянул меня дальше.
Я посмотрела на себя и заметила, что теперь вижу своё тело, что-то, что обычно во сне никогда не воспринимаешь. Я поднесла руки к лицу и пошевелила ими. Они казались реальными, слишком реальными для сна.
Я поняла, что только что случилось. Мне удалось, я смогла войти в Виннлу и оказалась в своём собственном сне. Я попыталась быстро вспомнить множество часов, когда Седони объясняла, что нужно делать.