Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
И вообще, какую роль во всех этих событиях играют мегакорпы. Что они играли, причем значительную, было бесспорно. Каковы были их цели, оставалось неясным.
Квентин Дейкстра много путешествовал. За ним следовали журналисты, часто прибытию Дейкстра предшествовала внезапная стабилизация ситуации: перестановки в правительстве, к примеру, могли прекратиться, внезапно отменялся комендантский час, исчезали военные, либо вместо обычных появлялись гвардейцы. Дейкстра со свитой размещался в правительственном дворце, его встречал в аэропорту и провожал на собственном кортеже местный царек, глава администрации, премьер-министр, затем могла следовать совместная пресс-конференция, и в течение всего времени пребывания в местных СМИ регулярно появлялась информация: Дейкстра то, Дейкстра се, совместный обед с тем и тем, плодотворное обсуждение политической ситуации. Лиоско, который тоже вроде как считался претендентом, не получал и половины такого внимания. Оставалось задуматься: как долго и как усердно работал
Однажды в июне, когда по счастливому или, по крайней мере, приятному стечению обстоятельств, Берт проводил время в Претории, а Сибе Винк был в увольнении – «целых пять суток, приятель! Целых. Пять. Суток!», они сидели в одном непримечательном баре в относительно благополучном районе. На стенах работали голо-экраны, на доброй половине, разумеется, Дейкстра, рядом – футбол, кто хотел, мог подключиться к любому каналу, но народ предпочитал негромко переговариваться о чем-то ином.
– Эйдерлинка едва не разжаловали в лейтенанты. Его. С его сокровищницей на груди. С его-то орденами, – недоуменно поднимая брови, рассказывал Сибе. – Нет, человек он упорный, конечно. Себе на уме, я всегда это знал и всегда говорил. Берт, я ведь и тебе говорил. Я искренне уважаю Эйдерлинка. Искренне. От всей души! Он – один из лучших гвардейцев, которых я знаю. И я тебе скажу, приятель, я тебе совершенно искренне скажу одну вещь: нас, избранных, не трогают. Не трогали. Мы всегда отличались независимостью. И мышления тоже. Но тут что-то такое… хм. – Сибе сделал основательный глоток и осмотрелся. Негромко, скороговоркой он сообщил Берту: – Я знаю, что тут хрен прослушивают, местный владелец за этим делом очень следит. И вот… – он достал из кармана маленький совсем брусок, – не промышленная штука, а очень даже индивидуальная. И все равно кажется, что нас того… – Сибе спрятал брелок в карман, поглядел по сторонам. Берт понимающе покивал головой, пробормотал что-то: «Знаю, понимаю, сам такой». Сибе продолжил: – Так вот. Эти бюрократы не боятся требовать от нас. От нас!
Он стукнул себя кулаком в грудь. Берт даже поежился, до того энергичным, резким, решительным было движение, как только ребра выдержали.
– Посмотри на это с другой стороны. Вы давали присягу служить народу. Чиновники как раз этот народ и представляют.
Сибе гневно фыркнул. Он скривился, как если бы унюхал что-то категорически невыносимое; снова сделал глоток. Посидел немного, морщась, словно пытался определить: продолжать ли разговор с таким ненормальным типом, или нет.
Берт невесело усмехнулся.
– Да знаю я, – протянул он. – Сколько здесь стоят чиновники и чьи интересы выражают.
– Плевать бы на это! – Сибе от возмущения приподнялся над стулом. – Начхать на то, сколько они стоят! Мы все чего-то, да стоим, дело не в том! Понимаешь, нас – нас! – заставляют заниматься всякой дрянью, которую не каждый констебль соизволит делать, понимаешь? Я тебе скажу, европеец, что ты не понимаешь, – в Берта нацелился палец Сибе – длинный, изящный по форме, грубый при этом, давно не облагороженный маникюром, а ведь Сибе Винк с чисто сибаритской тщательностью заботился о себе, – у нас есть гордость! Мы учились, тренировались, сражались даже – не для того, чтобы слушать приказы от всякой шантрапы! Всякой! Мне – гвардейцу – всякий говнюк будет приказывать! И самое главное, они ведут себя, как будто имеют право, ты понимаешь?
– Э-э-э, – Берт в растерянности пригладил волосы и оглядел зал, словно пытаясь найти подсказку, как себя вести дальше. Сибе то ли был пьян, то ли под воздействием каких-то веществ, то ли на грани срыва, если уже не переступил эту грань. – А начальство?
Сибе яростно тряхнул головой и откинулся назад.
– Вот именно. Эйдерлинк – человек. Настоящий человек. – Он даже кулаки вскинул. – Но он не самый главный человек. Над ним стоят многие, к сожалению. И те, кто над ним, допускают это.
Он навалился на стол и принялся буравить Берта взглядом.
– Такое ощущение, – почти беззвучно произнес он, – что они все чего-то боятся. Либо кто-то там наверху хорошо поработал и накопал на всех тонны дерьма, либо…
Он потянулся к бокалу. Берт нахмурился.
Значило ли это, что то ли люди Дейкстра, то ли те, которые стоят за ним, действительно делали то, в чем подозревал их Сибе Винк? Прав ли он в принципе? И что вообще творится вокруг?
Ответа на последний вопрос не было. Берт забывался нервным сном где-то под утро, думая, что вроде бы почти ухватил какую-то очень важную мысль, способную стать ключом к дверце в той темной комнате, в которой, как ему казалось, он находился. Вот-вот еще немного, и он подберет ключик, распахнет дверь, выйдет – и… он смотрел утренние новости и снова убеждался: погорячился. Или наоборот, политика снова крутанулась на месте – сальто в два с половиной оборота, какие там сто восемьдесят градусов!
Например, после утверждения очередного временного правительства в – Замбии, кажется (после первых пяти на очередной ввод лигейских войск в еще одну столицу практически не реагировали, только пожимали плечами с унылым безразличием), генсекретарь Лиги принимал делегацию глав нескольких европейских государств. Один из министров, сопровождавший своего премьер-министра, давал интервью
Кстати, о высокомерии. Лиоско, еще один желающий забраться на самый высокий – вроде как – пост. Он так усердно делал вид, что одобряет действия и намерения Квентина Дейкстра и с уважением относится к нему самому, что Берт не мог не хмыкать: не слишком ли усердно он делает вид? Присматривался, пытался определить, не циничность ли берет верх, но этот Лиоско, кажется, учился непроницаемости у каменных исполинов с острова Пасхи, не иначе. Что интересно, поведение на каких-нибудь дебатах или во время публичных выступлений у этих соперников было радикально противоположным. Там, где Дейкстра подавался вперед, плотно сжимал губы, решительно сдвигал к переносице брови, тяжело опускал руки на кафедру перед собой, Жан-Эдуард Лиоску предпочитал легко опускать на нее кончики пальцев, отклоняться назад, смотреть из-под тяжелых век, чуть откинув назад голову. Там, где Дейкстра изображал решительность и – на вкус Берта – чрезмерную напыщенность, разбрасывался слишком простыми фразами, состоявшими из слишком известных слов, Лиоско был витиеват, неточен, предпочитал не определять свои цели, а посмеиваться над чужими. И – он был привлекателен. Щеголеват и, подозревал Берт, не против был воспользоваться своим обаянием. А еще он любил яркие цвета, хотя, очевидно, в угоду консультантам по связям с общественностью, имиджмейкерам и прочим шельмецам сдерживал свои пристрастия. Он напоминал Коринта – тот тоже мог облачиться в невероятных расцветок рубашку в свободное от работы время, любил сандалии ярких цветов, украшенные бусинами, пуговицами, сплетенные из разноцветных шнурков, которые на ком угодно другом казались бы вульгарными, на нем же –уместными; и был официальный, работающий Коринт – застегнутый на все пуговицы, игривый лишь в той мере, которая поспособствовала бы достижению целей. И этот Лиоско, носивший темные деловые костюмы, но позволявший себе яркий штрих вроде цветного платка, выглядывавшего из нагрудного кармана, туфли остромодной формы, какие-то детали. Охотно дававший интервью «без галстука», беседовавший обо всем – и ни о чем. Берту было непонятно, что именно он из себя представляет, но вполне очевидно, отчего его так любят СМИ, представлявшие себя либеральными – болтлив, охоч до длинных слов и фраз, притворяется способным принять все и вся, кроме преступления. И да, представляет себя женским угодником: большинство интервью «без галстука» брали у него как раз женщины, и это деловой атмосфере не способствовало, не по их, причем, вине.
Берт спросил у Иво как бы между прочим:
– Кстати, этот Лиоско. Он вроде был в Париже на днях? Что делает? Хлыщ, правда?
Иво пристально посмотрел на Берта, словно прицениваясь, как именно вести себя дальше. После тяжелой паузы он сказал:
– Скользкий тип. А откуда ты про его поездку узнал?
Берт пожал плечами.
– Я знаю людей, которые знают людей, которые… ну ты сам понимаешь. Здесь невозможно сохранить секреты, даже если ты за них хорошо заплатишь.
Иво хмыкнул, но уже добрее. Даже попытался улыбнуться.
– И кто тебе такое рассказал?
Берт прищурился: мол, первое правило шпиона – не делиться источником информации, не подпускать к своему кроту.
– Или в Йоханнесбурге так любят сплетничать и о том, куда в свободное от политики время отправляются второстепенные кандидаты? – предположил Иво.
– Ну, не второстепенные, Иво, – надулся Берт. – А один из двух самых возможных победителей. И это когда второй только вернулся оттуда. И вообще Европа, конечно, на веки вечные любимая туристическая цель, но чтобы этот Лиоско праздно интересовался Собором Парижской Богоматери, когда Дейкстра тут себе пункты зарабатывает? Да брось. Ты как будто забыл, что я работал там же, где и ты, и кое-что могу знать, предполагать и допускать.