Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое

Marbius

Время от времени случались и чудесные мгновения. Коринт бывал благодушен, пресыщен, решал побыть щедрым. Он рассыпал пригоршни беспечных, милых и ласковых слов, окутывавших Берта щенячьей радостью. Он томно ласкался, обвивал Берта подобно виноградной лозе, оплетавшей колонну, но не был жёсток, колюч, а мягок, ласков. Он интересовался, или делал вид – но Берту было плевать на его притворства в такие моменты, – что творится у того на душе, что беспокоит, а что вдохновляет. Надолго Коринта не хватало, и эти мгновения случались крайне редко, но их хватало, чтобы перетерпеть очередной скандал, который устраивал Коринт.

Еще эти его знакомства. Можно было убеждать себя бесконечно, упрямо и категорично, что Коринт решил побыть верным хотя бы до того времени, когда ему надоест Берт и скучная, предсказуемая жизнь, которую он воплощал одним своим появлением. Иными

словами, стать слепым. Можно было обвинять Коринта в нечистоплотности, неверности и чрезмерно гибкой морали – он никогда не отрицал этого, но Берт чувствовал себя глупо. У Коринта на его дивном, изысканно вылепленном, безмятежном лице было написано крупными буквами: а ты рассчитывал на другое? Ему словно не приходило в голову обижаться на оскорбления. Он мстил за них потом. Берт, привыкший к иным отношениям, не таким ядовитым, что ли, терялся, взывал к разуму, чтобы оказаться уничтоженным ловкими, запутанными, софистичными фразами, ничего общего ни с рассудительностью, ни с логикой не имевшими. Все чаще и чаще Берт старался держаться далеко от Коринта, пусть и страдал, пусть болел вдали от него. И снова, безвольный и беспомощный, возвращался, когда Коринт связывался с ним и любопытствовал как ни в чем не бывало: как дела? ты далеко? как насчет того, чтобы заглянуть в гости? у меня есть замечательное вино, прекрасный альбом, отличный фильм. Пусть и знал: во время его отсутствия Коринт Ильмондерра наверняка не отказывал в ублажении своего «эго», а делать это он предпочитал тет-а-тет с каким-нибудь доминантным, влиятельным и харизматичным типом из высшего света.

Берт был в курсе этих похождений. Осведомлен о репутации Коринта; время от времени вздрагивал, когда до него доносилось что-то вроде: «Да, и этот Ильмондерра, ну тот, личный секретарь этой Вёйдерс из «Астерры»… ах, не придирайтесь, мы все знаем, что это та же «Астерра», но под вуалью… но это не делает прелестника Ильмондерра менее, ха-ха… так вот, вы знаете, что Ронма, ее маникюрша, так вот, маникюрша Ронмы, да, именно, Ронмы – жены Антуана, второго заместителя того министра, который в фаворитах у Лиоско, впрочем, неважно, так вот, Ильмондерру видели в компании какого-то мужлана. Белого, представляете?! Кажется, он даже не из буров… белый! Европеец!» В ответ на это могло прозвучать: так Ильмондерра известный ценитель экзотики, и многозначительные смешки. Берт почти смирился со своим положением редкой птицы со своей-то белой кожей и европейскими корнями, а вот смешки эти – как наждачной бумагой по зубам. Он не сомневался и в том, что Коринт возвращает его к себе – манит – если не по инструкции, то с молчаливого согласия Тессы Вёйдерс, какими бы соображениями она не руководствовалась. Что именно привлекало их в нем, оставалось загадкой. Ничего ценного Берт сообщить бы не смог, потому что, как он подозревал, что Коринт, что Тесса, знают о местной ситуации куда больше его. Использовать его тоже пока не используют – уж такие бы намерения он распознал. Зачем он Коринту – редкая птица в его трофеях? Приятное отклонение – простодушный тюфяк в ряду склизких и изворотливых, необязательных и эгоцентричных типов?

А в таком случае как расценивать неожиданные откровения Коринта? Временами, когда жарко было до одурения, не помогал никакой кондиционер, когда сами стены, несмотря на зверскую термоизоляцию, казались жаркими на вид и на ощупь, и когда жарко было не только от солнца, но и от собственных тел – Берт все-таки набрасывал на себя простыню: не то, чтобы стыдился белого, рыхловатого тела, которое никогда, ни после каких усилий не уподобится атласно-гладкому, изящному, восхитительно-шоколадному, холеному, тренированному телу Коринта, – но неловкость все равно дергала его, благоговейное нежелание покушаться на привилегию Коринта – возлежать обнаженным; тогда, в эти ленивые минуты Коринт мог невзначай обронить как бы неважную фразу. «Тесса предпочла не отправляться в Нигер лично. Ниамей, кстати, становится все более опасным. Полиция не справляется и не собирается… Тесса встречается с Нигерийским кардиналом. Как его… да не ты ли заявил, что у него запор от обилия угодников кругом: как там, зализали задницу до ровного места? Его епископы не только ему задницу зализывают, ты знаешь? Они очень, сильно-сильно желают встречаться с Тессой. И этим идиотом из «Битто-Терры», как его только в Лондоне терпят». Коринт мог, разоткровенничавшись, и внезапно осечься, потянуться за поцелуем, сам поцеловать, словно пытался ласками заставить Берта забыть сказанное. Он был вполне искренен. Берт отказывался забывать.

Они встречались редко: Тесса

прыгала из столицы в столицу, с континетна на континент, и ее личные помощники вместе с ней. Но даже когда она возвращалась в Йоханнесбург, Берт мог быть далеко оттуда. Каждый раз он заставлял себя радоваться, когда не удавалось встретиться, надеялся, что Коринт не вспомнит о нем, вернется из очередной поездки, перегруженный впечатлениями и мрачными предчувствиями до такой степени, что примется готовить планы по дезертирству, а не выискивать Берта. Но нет: Коринт объявлялся по другую сторону экрана, лениво улыбался, томно спрашивал, как Берт поживает вдали от него и чем занимается, и Берт снова задыхался от приторной, отравляющей радости, тянулся к экрану, чтобы обвести контур его лица. Коринт понимающе ухмылялся, но до таких глупостей не снисходил. Он позволял любоваться и восхищаться собой – лучшее удовольствие в мире удовольствий.

Ничто, правда, не мешало Берту пользоваться оговорками Коринта и принюхиваться к тому, откуда дует ветер. Он пытался разузнать, как Тессу Вёйдерс принимают в Лиге. Выяснялось: терпят, принимают подарки от ее доверенных лиц, время от времени делают вид, что готовы вступиться за интересы «Эмни-Терры», но это выглядело не очень убедительным. Кое-какие лица на самом верху видели такую жиденькую реакцию и вполне могли оценить ее по достоинству, на что рассчитывали низшие чины – а не на благоволение «Астерры». При этом в официальных сводках «Эмни-Терра» указывала, что к сорока восьми филиалам и подразделениям в разных регионах Западной, Центральной и Южной Африки вот-вот добавятся еще четыре. Коринт, кстати, подтверждал это и был вполне оптимистичен. Иво Ленартс – угрюмо жевал губы, узнав это.

– «Астерру» выпнуть едва ли возможно, это факт. Если не своими «-Террами», так какими-то новыми франшизами, но она останется там, – мрачно отмечал он. – Вопрос в том, насколько активно и с использованием каких средств она намерена остаться в Африке.

Горрен предполагал многое. Но и он признавал:

– Все будет зависеть от лигейского президиума, черт бы его подрал. Что-то мне подсказывает, что «Астерра» будет реагировать очень жестко и куда агрессивней, чем Лига. А что ты думаешь, о благоразумный Берт? – внезапно расцветал он восторженной улыбкой.

– Я не понимаю, почему все и всегда сводится к Лиге, – хмуро говорил Берт. – Она существует, конечно, но больше в дюжине крупных стран. Остальные как плевали на нее, так и плюют. Права на национальное самоопределение они лишаться не собираются. Мегакорпы там сильны… ты был сам в Судане. В Чаде. В Нигерии. Народ даже в полицию не стремится так, как в простые работники в мегакорпах. Хотя бы охранником.

– Милый близорукий Берт, – устало вздыхал Горрен, – попробуй поговорить с прелестником Коринтом на предмет сил безопасности в «Эмни-Терре». А затем подумай, зачем коммерческой фирме такой огромный штат вооруженных, постоянно тренирующихся людей. А затем поинтересуйся у восхитительного капитана Винка, на сколько рот увеличился личный состав Лиги за последние два года. И попытайся сложить два и два.

Берт смотрел на него исподлобья, словно собирался спорить. Но Горрен вскидывал палец:

– И прежде чем ты начнешь заявлять, что это слишком плохо, чтобы стать нашим общим будущим, напоминаю: мы не в Европе. Трудодень где-нибудь в Мали стоит два афро. Боекомплект обворожительного капитана Винка стоит в две с половиной тысячи раз больше. Так что уничтожить пару-тройку десятков трудодней не будет стоить практически ничего.

– Это незаконно, – стоял на своем Берт.

– Это будет зависеть от словесной эквилибристики господина Дейкстра. Я почти уверен, что несмотря на общее занудное впечатление, он способен удивлять.

Дейкстра не подкачал: все началось в обычный четверг в марте. Правительство Нигера было обвинено в государственной измене. Причем в новостных выпусках упоминание об этом было отодвинуто в конец второго блока. Буквально за три часа было сформировано временное правительство, и Берт с удивлением узнал, что оно на семьдесят процентов состоит из людей, известных своей близостью к Квентину Дейкстра.

Горрен не восхищался своей проницательностью: он ждал. И дождался: в апреле в государственной измене и преступлениях против человечества были обвинены правительства еще четырех стран. Везде быстро формировались временные правительства, которые возглавляли лигейские чиновники второго ряда, очень редко появлявшиеся на страницах новостных платформ. Европейская Лига, на удивление Берта, молчала. Иво только сказал на прямой вопрос Берта: «Так они смотрят, как будут исполняться договоренности».