Путь диких гусей
Шрифт:
— Однако ты, девка, не наших краев будешь… Так говорю?
— Почему вы так решили, дедушка Назис? — засмеялась Зайла.
— Меня, старого, трудно провести. И говоришь ты не так, как наши девки. И шкуры трясешь по-другому и… — он замялся, — одно слово, красивая ты девка, а такие в наших селениях не живут, точно говорю. А таких белых рук я отродясь не встречал. Царские руки…
— Вы уж скажете, царские… — Зайла даже покраснела от столь лестных слов в свой адрес, — до царицы мне далеко пока.
Но старик, казалось, и не слушал ее, а,
— Вот и муж твой, или кем он тебе доводится, тоже не простой охотник, И по панцирю вижу и лицо другое, Где-то я его встречал, а вот где, и не упомню уже теперь… Стар совсем стал, глаз не тот…
— Не знаю, как и помочь ему, — горестно произнесла Зайла, отирая выступившую из раны на голове кровь, — боюсь, что не сохраню его.
— Да-а-а, — протянул Назис, о чем-то раздумывая, — кем бы он ни был, а все ж таки человек. Надо с него панцирь снять и кольчугу тоже. Тепло ему нужно. Давай-ка, дочка, снимем с него все вооружение.
С этими словами Назис опустился на колени и принялся умело освобождать тело бездыханного сибирского хана от доспехов. Зайла помогала ему всеми силами, не показывая, что ей до жути страшно за жизнь этого человека. Но дрожащие руки, прерывистые движения выдавали ее с головой. Рыбак, вероятно, отметил это про себя, но ничем не показал, а, все так же горестно вздыхая, постепенно стянул с Едигира и панцирь, и кольчугу.
— Возьми-ка у меня медный кувшин в лодке, набери водицы и поставь на огонь, а я пока в лес схожу, поищу травок разных. Все поняла, дочка? — ласково обратился он к Зайле. — Выходишь своего любимого. Как не выходишь, коли любишь так. Я хоть и глазами худо вижу, да сердцем чую все покамест.
Тяжело переводя дыхание, он отправился в лес, а Зайла набрала в медный кувшин воды и поставила на огонь.
Старик вернулся не скоро. Уже два раза подбрасывала Зайла ветки в костер и начала беспокоиться: не случилось ли что со старым рыбаком. Наконец он, неслышно ступая, подошел к костерку, неся в руке пучки травы и коренья.
— Вот, бабка моя завсегда эти травки и корешки заваривает, коль болящий кто из родни или соседей бывает, Повезло тебе, девка, ай повезло, что я рядом плыл. А коли бы не остановился? Как бы ты тогда мыкалась? А?
— Аллах велик, потому и помог моему горю, — проговорила Зайла и тут же спохватилась, что сказала лишнее.
Старик повернул к ней голову, неторопливо внял старую баранью шапку, вытер ею испарину на плешивой макушке и тихо сказал:
— Сразу я, девка, понял, что не наших кровей ты будешь. А теперь ты и сама о том дала знать. Вот и купцы, что к нам ездят, тоже все своего Аллаха поминают. Ничего в том плохого нет, но выходит, что и воин этот калечный тоже из степняков будет?
— Нет, дедушка, нет, — едва ли не закричала Зайла, испугавшись, что единственный помощник может покинуть ее, — то ваш хан, Едигир. Помогите ему, заклинаю вас всем, что дорого и свято на этой земле, помогите, не бросайте
— Хан Едигир, говоришь… — в глубокой задумчивости проговорил рыбак, — то-то и говорю, что видел его где-то… Да, дела, однако, пошли… Как не помочь? Тут дело такое, что и немощному врагу помогать надо. Ладно, я вас не видел, а вы меня не встречали. — И старик сам принялся готовить отвар из принесенных им трав.
Когда в кувшине забулькало и закипело, то Назис вылил отвар в глиняную чашку, дал ему остыть и с помощью Зайлы вылил весь напиток в рот Едигиру. Потом он притащил из лодки здоровенную рыбину, чем тут же привлек внимание лохматых собак, терпеливо лежащих на песке, и велел запечь ее в золе.
Через какое-то время по телу Едигира пробежала слабая дрожь, и он чуть приоткрыл глаза. Зайла, заметившая это, кинулась к нему, но старик остановил ее, прошептав:
— Погоди, дочка, рано еще… Погоди…
Меж тем он, сняв с ног Едигира сапоги, принялся мять и растирать ступни, а потом и вовсе повел себя странно. Корявыми старческими руками выгреб из костра несколько угольков и, подкидывая их на ладони, чуть подул на один, чтоб он окрасился розовым цветом и быстро поднес уголек к ступне больного хана, То же самое он проделал и с другой ногой, меняя время от времени уголек.
Зайла, увидевшая это, кинулась было к Назису, чтоб помешать, но он остановил ее, покачав головой:
— Не мешай, говорю, худа хану своему не сделаю. То старый способ в себя человека привести. Надо, чтоб дух его обратно в тело вернулся. Видишь? — Он показал седой бородкой на хана, который вновь открыл глаза и осмотрелся вокруг.
Назис сел у него в головах, положив старческие узловатые руки на лоб и чуть прикрыв ему веки. Тихое бормотание услышала Зайла, похожее на песню или заклинание. Старик слегка раскачивался, сидя на песке, при этом напевая странную песню, слов которой нельзя было разобрать.
Зайла, закончив разделывать рыбину и отдав внутренности собакам, подошла ближе. Но все же не могла понять, о чем бормотал старик. Лишь несколько слов разобрала; "река", "небо", "горы"… И тут Едигир потянулся и явственно произнес:
— Зайла… Почему не приходишь ко мне…
Она кинулась к нему на грудь, но старик сердито зашикал на нее, взмахнув рукой:
— Уйди, глупая, то не тебя он зовет, а душу свою. Рано еще, рано… Когда он закончил свои заклинания, то Едигир дышал уже ровно и, наконец, совсем открыл глаза, попросив:
— Пить…
Ему дали напиться, потом накормили испекшейся рыбой, закутали в шкуры. Но странные перемены заметила Зайла в любимом: он видел ее и в то же время не реагировал на ее присутствие. Словно не узнавал ту, которую звал в забытьи. Зайла тихонько обратилась со своими сомнениями к Назису. Тот развел руками и прошептал:
— Тут моей силы не хватит. Я что мог, то и сделал, вернул душу в тело. Сам вижу, что не узнает он тебя…
— Но ведь он звал меня, произнес мое имя, — горячо зашептала она.