Путь домой. Книга вторая
Шрифт:
— Он ничего не знает о барабанах, — Йенс, сдувая с губ воду, с улыбкой посмотрел на меня. — Они их слышат, потом приходит бокор и говорит, что делать. Они живут прямо тут, на плоскогорье.
— На плоскогорье? — отрывисто переспросил я. Йенс кивнул. — Спроси его, что сказал бокор на этот раз. Что он сказал о нас?
Йенс продолжил допрос. Похоже, негр боялся отвечать, но немца он боялся ещё больше. Йенс отпихнул его, с такой силой ударил по лицу, что негра швырнуло в грязь, где он скорчился, глядя на нас расширенными, бессмысленными глазами.
— Он говорит, что бокор сказал: на реке плот с белыми,
— Значит, См… Игоря убили они, — сказал Олег, доставая топор. Я перехватил его запястье, ощутив злую силу сопротивления:
— Подожди. Если мы его убьём, кто поведёт нас?… Йенс, скажи этому выродку, что он будет жить, если проведёт нас на это плоскогорье.
Когда голубое, яркое небо резануло по глазам, я невольно отшатнулся и вскрикнул — настолько это было неожиданно. Последние три часа мы поднимались в каком-то тумане, и до меня только теперь дошло, что мы поднялись выше слоя дождевых облаков, затянувших джунгли в каком-то полукилометре от земли.
— Небо… — сказал Раде, потягиваясь. Следом выходили из джунглей остальные, и я рассмеялся, глядя на них в свете только-только поднявшегося солнца. Они тоже ржали, как кони, глядя на меня и друг на друга. В самом деле, зрелище было то ещё. Отряд леших на прогулке. Причём мокрых и истощённых леших.
— Отдохнём, а? — предложил Ромка умоляюще. — Ну хоть часок…
— До места ещё далеко? — кивнул я Йенсу на негра. Тот задал пленному несколько вопросов и повернулся ко мне:
— Говорит, что вон там — спуск, и всё, их селения в долине.
— Угу, — кивнул я, и Олег, подойдя к негру, раскроил ему череп топором. — Теперь можно отдохнуть…
…— Мы запаршивели, как помоечные щенята, — буркнул Ясо. — Чёрт побери, что с моими волосами — не видел раньше, и при солнце не видеть бы!
Я не был склонен уделять столько внимания своей внешности, как Ясо или Раде, но не мог не согласиться с ними сейчас. Хотя бы на своём примере. Обычно волосы мне подрезала Танюшка, и сейчас мокрая, спутанная грива кое-как обкромсанная клинками товарищей, могла напугать кого угодно, особенно если учесть, что на две трети от корня волосы вернули себе свой природный тёмно-русый цвет, а ближе к концам сохранили тёмно-бронзовый выгоревший оттенок. На плечах, над бёдрами, на пояснице, у колен и вокруг щиколоток — короче, везде, где кожи плотно касалась одежда или ремни — кожа слезла до крови и осклизла от грибка. Почти то же самое было под мышками, в паху и между ягодиц, а межпальцевые промежутки на руках и ногах кровоточили. И так жилистый, я ещё больше похудел, рёбра и ключицы выступили наружу, а всё остальное тело обвивали жгуты жил и мускулов.
Я почти заставил себя разложить вещи, оружие и одежду на камнях — и рухнул в траву, наслаждаясь сухим теплом. Судя по отдельным междометиям, остальные тоже вовсю ловили кайф.
Как и когда я уснул — заметить не удалось. Убитый у Тихоокеанского побережья Америки Серёжка Лукьяненко говорил, что невозможно поймать момент наступления сна… Зато всегда замечаешь, когда и как проснулся.
Солнце выползло в зенит и пекло вовсю. Раньше, уснув на таком солнышке, я проснулся бы свежесварившимся, да и сейчас суставы ломило. Рядом со мной, обхватив одной рукой коленки,
Несколько секунд я смотрел на эту ладонь. Потом — Ромка отдёрнул её — сел, опираясь на руку.
Все остальные ещё спали. Часовых не было, и я выругался про себя — на себя же. Одно-единственное вот такое «упущение» вполне способно перечеркнуть годы жизни.
— Давно так сидишь? — спросил я, ощущая блаженство уже просто от того, что в первый раз за пять месяцев просох.
— Нет, — он пожал плечами. — Тебе солнце прямо в лицо светило.
— Ромыч, — я помедлил. — Ты только не обижайся. Давай сразу всё выясним, — он не сводил с меня удивлённых глаз. — Ты что, в меня влюбился?
Глаза — хлоп-хлоп-хлоп. И не наигранно, а — первый «хлоп» удивлённо, второй «хлоп» непонимающе, третий «хлоп» обиженно. Четвёртого «хлопа» не было, но именно во время, нужное для него, я понял, что смертельно обидел мальчишку — и успел перехватить его за плечо, заставив сесть обратно; он уже вскочил почти и выдохнул:
— Пусти.
— Ладно, — я убрал руку. — Понимаешь, у нас…
— Я знаю, мне рассказывали про Сашек… ну, про Бубнёнкова и Свинкова… — ответил он. — Но я ничего такого… — он вздохнул, и я правда понял, что обидел его зря.
— Извини, — покаянно сказал я. — Просто знаешь, я столько тут разного навидался… в том числе и того, про что ты говорил…
— Я просто… — Ромка помедлил и вдруг выпалил: — Ты мне правда нравишься… ну, не то, что так, а просто… в общем, я просто хотел помочь…
— Эх, Ромыч-Ромыч… — я улыбнулся, и Ромка тоже заулыбался в ответ, а потом сказал:
— А это здорово, что нам с тобой теперь поровну лет, и мы можем… — он вновь запнулся, но закончил, — …дружить.
— Здорово, — согласился я. А про себя подумал, что Ромка быстро разочаруется, ну да ничего. Он себе и настоящих друзей теперь найдёт быстрее… А Ромка, поднявшись на ноги, вдруг вильнул бёдрами, поворачиваясь ко мне мягким местом — и, глядя через плечо, прикусил губу, поиграл бровями и спросил томно:
— Но согласись, попа у меня красивая, Олееежкааа…
Возразить было нечего. Задыхаясь от смеха, я пробормотал: «Ах ты щенок!..» — и, дотянувшись, левой ладонью влепил ему по этому «красивому», а правой рукой повалил, рванув за щиколотку. Мы принялись бороться, но, поскольку оба хохотали и от этого ослабели, то это походило на возню двух дистрофиков. В разгар веселья проснулся Раде, несколько секунд наблюдал за нами, а потом заорал гнусно и радостно:
— Оппааа-а!!! Ребята, подъём! Князя припекло, он на Ромку полез! Я второй!
— Чур кто кого сгребёт, тот того и е…т! — завопил Колька, прыгая на ещё не вполне проснувшегося Ясо. Грек отправил его в короткий, но впечатляющий полёт, поддев ногой под живот. — Злой ты. И неженственный, — пропыхтел Колька, ухнув спиной в траву и раскидав руки.
Общий хохот — за секунду до того, как возникла общая потасовка — был ему ответом.
Дождь шёл и над этой долиной, по склонам которой кучками среди росчистей лепились хижины негров. Никто из нас, в том числе и я, не видел, как живут негры, и мы, лёжа в кустарнике у нижней кромки туч, не без интереса рассматривали пейзаж.