Путь домой. Книга вторая

Верещагин Олег Николаевич

— Когда-то я пытался спрятаться от этого на острове, где ты меня нашёл, — напомнил я. — Если хочешь, я высажу вас с Иркой там, на островке, откуда нас забрал Лаури.

— Олег, ты мой друг, — тихо сказал Вадим. — Помнишь, я как-то говорил тебе, что пойду за тобой до конца, потому что мне это интересно? — я кивнул. — Сейчас мне уже не интересно. Ты очень широко замахиваешься. А ты сам нас учил, что на замахе легко пропустить удар врага.

— В меня нельзя играть, — ответил я. — И пусть я умру на своём пути, но — на своём пути.

Юрий Ряшенцев

Я один свой путь пройду, И похвал ничьих не жду, И прошу коль не понять, так запомнить, Что свой долг перед собой, Что зовут ещё «судьбой», Должен я любой ценой, Но исполнить! Я давно понять успел: Белый свет — совсем не бел, А смирись я с ним таким — станет чёрен! Но, пока таков я есть, Я кому-то нужен здесь, А иной — сам себе я никчёмен! Взглядом

ночи, а не дня Жизнь встречает здесь меня — И не каждому она улыбнётся… Человеком стать решись — Человечней станет жизнь, Человечество с тебя и начнётся! Не одну прощу вину, Но измену — не умею! Никого за взгляд иной не виню… Только если изменю Сам себя — и сам себе — я — Что тогда я на земле изменю?!.

На Йенса я наткнулся буквально за кустами и выругался. Немец спокойно кивнул, словно я похвалил его, а потом сказал:

— Orlogs.

— Что?! — раздражённо переспросил я.

— Orlogs, — повторил он. — На древненемецком это значит «изначальный закон». «Судьба».

— К чёрту, я не верю в судьбу, — отрезал я.

— Потому что не понимаешь, что это такое, — любезно пояснил немец. — Принято думать, что судьба — это некий высший рок, определяющий жизнь человека, — он сделал рукой раздражающе-красивый жест; я хмыкнул. — Но это не так. Я ведь недаром сказал, что на языке моих предков определяющим в жизни является «изначальный закон», а это совсем не то, что «высший рок». Orlogs внутри нас. Он просто не даёт нам поступать иначе, чем это продиктовано нашими личными качествами, воспитанием, характером и верой. Мы таковы, каковы мы есть, и это, а не какие-то внешние факторы ведут нас по жизненному пути.

— Мало мне было Джека, — раздражённо сказал я, — с его заумью про камни Зонтгофена, валькнуты и высшие законы.

— Джек очень умный парень, — заметил Йенс.

— Ты слышал наш разговор с Вадимом? — напрямую спросил я. Йенс кивнул:

— Слышал, но не подслушивал… Вадим не рыцарь. Он не понимает тебя. И боится.

— Меня?! — искренне и неприятно поразился я. Йенс пожал плечами:

— Нет. Будущего. Для него будущее — вечно длящееся настоящее, и никаких перемен не нужно.

— Он мой друг, — отрезал я.

— И тем не менее, — Йенс вдруг ответил мне мушкетёрский поклон. — И тем не менее, мой князь.

* * *

Ровными движениями камня Танюшка отбивала кромку корды. Я наблюдал за её механическими движениями, плечом и виском привалившись к коре дуба и скрестив руки на груди. Танюшка взглянула на меня снизу вверх и улыбнулась.

— Порежешься, — сказал я, не удержав ответной улыбки.

— Не-а, — с озорной ноткой ответила она. — Смотри!

Девчонка вскочила прыжком даже не на ноги, а на толстое бревно, проходившее, как наклонный мостик, между двумя дубами. Это была подгрызенная бабрами подсохшая осина. Танюшка сделала сальто вперёд, подсекая сама себе ноги кордой, сжалась в комок, распрямилась в полёте, оттолкнулась ногами (дуб дрогнул) от одного из стволов, от другого, перекатилась с упором на свободную руку и, поймав двумя пальцами за клинок корду — подброшенную за миг до этого в воздух и летевшую ей в голову! — перебросила её рукоятью в ладонь и соскочила, привычно зафиксировав приземление.

Потом — показала мне язык и ловко щёлкнула в нос со словами:

— Вот так!

— Ты знаешь, что про тебя песня есть? — любуясь её движениями, спросил я. Танюшка мотнула гривой распущенных волос и, закусив губу, кивнула:

— Да, только она с плохим концом… А ты знаешь такую? — она посмотрела на кроны деревьев, затянула:

— Над Волховым зимние бури вились, Рушил припай прибой, Когда его кочевая жизнь Наконец привела домой…

После первой же строчки я удивлённо поднял лицо. Баллада была на немецком, я внимательно вслушивался в слова, будто отчеканенные в стальной пластине…

— Лунная ночь воздвигала сугроб И в сумрак швыряла снег, Когда к своим друзьям в городок Пришёл наконец князь Олег. Ребята сбежались с разных сторон И вслед валили толпой, А он шёл, как призрак прошедших времён, С поднятой головой. Он сел к огню и смотрел вокруг, И странен был его взгляд. Он видел столько горьких разлук И вот — вернулся назад. И в доме тёплом сквозь гул голосов Поскрипывали слегка Стропила из кряжистых дубов, Помнивших века. Олег поднял чашу из бука в честь Павших в давних боях. «За тех, кто лежит на юге — не здесь! Помните те края? Тела мертвецов с собой унося, Шумела морская вода… Из нас на каждого по пятьдесят Негров было тогда! Люди со скал падали вниз, Шпаги ломались в руках, Но только яростней мы дрались, И прочь отступал страх! Ревела багровая круговерть… И новый рассвет вставал… И сотни клинков приносили смерть… Помните — Север пал? Каждому с ним наступит пора Чашу испить одну… Так пусть же хватит отваги и нам С честью уйти во тьму!» Костёр отражался в его глазах — Рыжего пламени зыбь… А по запястьям — рубцы на руках, Память вражеских дыб. «А как, — он спросил, — поживает Санёк? Не больно-то ладил я с ним…» «Его следов не хранит песок, Их нет ни в лесу, ни в волне…» «Ну что ж!.. — Олег молвил. — Конец земной — Могильная тишина…» А ветер свистел и бился в окно… И позеленела луна… Скользили

по лику её облака, Когда для друзей Олег Неторопливо повёл рассказ — И память ринулась в бег: «В безбрежной земле, на чужих ветрах, Под багровой звездой, В Городе Света безжалостный страх Свивает своё гнездо. Я видел кровь, смерть и колдовство, Которого больше нет. Я очень близко познал его — Оно мне оставило след. В том городе, старом, как Смерть сама, Живут Сатаны рабы. Во взглядах их — безумия тьма, Ожиданье кровавой судьбы. Там грудами скалятся черепа Во славу затей их. Там крови требует толпа, Там голос Совести стих. Сразил я вампира, что высосал кровь У многих людей из жил, А после блуждал меж серых холмов, Где Мёртвый Народ жил. Я демонов видел в ночи полёт, И кожистых крыльев песнь Сперва моё сердце одела в лёд — Потом позвала на месть. И всё это в прошлом… Родной порог Меня наконец манит. Я очень устал от дальних дорог, Мои заполнивших дни. Мне хватит схваток и дальних стран, Отмеренных мне судьбой…» …А где-то в ночи ревел океан, Припай крушил прибой. Он пену валов швырял в снега, Пытаясь достать до звёзд — В ответ океану выла пурга, Как бешеный гончий пёс. Олег услыхал тот призрачный зов, Тот бестелесный стон, И в глубине опустевших зрачков Зажёгся холодный огонь. Олег оглянулся по сторонам, Как будто бы в первый раз, И вышел за дверь, где свистела пурга, С неба на землю мчась. И все за ним поспешили вслед… …Чей голос их всех позвал?… …И только победную песню пел Над Волховым яростный шквал…

…— Ну и ну, — сказал я. — Это что за народное творчество?! Всё же было начисто не так, Тань, ты же сама знаешь! Прекрасная погода, и рассказывал я, кажется, не таким… готическим слогом, и ушли мы, конечно, не в ту же ночь… Игорёк что, спятил, что сочинил такое?… И вообще, — я спохватился, — почему по-немецки-то?!

— Ты ничего не понял, — ласково ответила Танюшка. — Басс не сочинял этой песни. Я их слышала в Германии — помнишь, когда мы недавно гостили на Рейне у Андерса?

— Да-а? — я потёр висок. — Эй, погоди, Тань, а что значит — «слышала»?! Это ещё не всё?!

Вместо ответа Танюшка вновь запела, и я обалдело замер:

— Туман стелился под луной, Клубясь, перетекал. Один в лесу, во тьме ночной, Князь Олег спал. Его друг Север встал над ним В каких-то двух шагах: «Олег, Олег! Скорей проснись И встреть клинком врага!» Вскочил Олег и испытал Лишь радость, не испуг: Его в ночи остерегал Давно погибший друг! Сказал Олег: «Ого! Ты здесь?! Но чёрт! Как всё понять?! Мой друг, я видел твою смерть, Но ты со мной опять! Как вышло, что из пустоты Вернулся ты в наш мир?!» «Постой, Олег! Дрожат листы, Грядёт кровавый пир!» Сюда несутся дикари — По голову твою! И каждый клялся до зари Предать тебя копью! Убийства жаждает толпа — И в бегстве смысла нет! От их шагов гудит тропа, Где ты оставил след! Едва Олег успел вскочить, Стряхнув последний сон — А в масках жутких палачи Бегут со всех сторон! Но клич «Россь!» грянул, будто гром! «Нет, твари — я не ваш!» И под луною серебром Сверкнул в руке палаш! И с каждой вспышкой серебра Багровый пламень гас В зрачках не ведавших добра Дикарских злобных глаз! А рядом с ним другой боец Разил в полночной мгле, И с каждый выпадом мертвец Пластался на земле! Добычи неграм не видать — Поют, звенят клинки… …И прочь отхлынула орда И сгинула в ночи. И вновь утих шумливый лес, И ночь молчит опять, И к другу бросился Олег, Спеша его обнять, Спеша прижать его к груди: «Откуда же ты здесь?!.» И что ж? Он снова был один Под куполом небес.

— Вот и всё, — обречённо сказал я. — Угодил в историю. Попал в легенду. С ручками… Уже и мои собственные поступки мне не принадлежат…

— Не расстраивайся, — лукаво заметила Танюшка. — Я же не протестовала, когда из меня в песне сделали деву-воительницу-мстящую-за-погибшего-парня? И, между прочим, ты мне в этих песнях нравишься. Такой мужественный… загадочный, решительный, неприступный… А ещё прими к сведению, что песни есть и про Джека, и про Серёжку Земцова. И ещё, наверное, есть — просто я не слышала. А песни Игоря поют в разных местах, даже не зная, кто их автор.