Путь домой. Книга вторая
Шрифт:
— А когда мы соберёмся -
Тут же вдребезги напьёмся,
Скажем, братцы, тем, кто попрекнёт:
«С наше покочуйте,
С наше поночуйте,
С наше повоюйте хоть бы год!»
— Похоже, наши уже побратались, — заметил я. — Пошли в пещеру. Завтра… сегодня утром выступаем. Будем искать вашего Фрэнка, пока он не сбежал.
В пещере уже пели новую:
— Держись, братишка,
Крепись, братишка -
Ты серому волку брат…
— Останетесь завтра дома, — сказал я, закидывая руки под голову. Танюшка возразила:
— Ещё
— Останетесь, — отрезал я. Несколько секунд Танюшка молчала, сдержанно дыша. Потом вдруг прошептала:
— Ты так изменился, Олег… Я иногда тебя боюсь.
Вот оно. Я медленно повернулся к ней. В отсветах огня лицо Танюшки казалось бронзовым, в углах губ и у глаз лежали тени.
— Меня? — тихо спросил я, и голос показался мне одиноко дрожащей в ледяной пустоте струной. — Тань, ты что? У меня же… никого нет, кроме тебя.
— Я знаю, — она отвернулась, натянув на себя одеяло. — Всё, я спать хочу.
Несколько секунд я лежал, глядя в её затылок. Потом — достал из кобуры под боком наган.
Сунул в рот холодный, пахнущий железом и салом ствол.
Закрыл глаза.
И — нажал спуск самовзводом…
…Я открыл глаза, плавая в ледяном поту, с бешено ломящимся из горла сердцем. Танюшка трясла меня за плечо:
— Олег, Олег, ты чего?!. Ой!
Это я вцепился в её запястье, сбивчиво забормотав:
— Тань, ты здесь?!. Ты не ушла?!. Такой жуткий сон…
— Ну сон, сон… — она погладила меня по вискам. — Ты же не веришь в сны?
— Слишком страшный сон… — я перевёл дыхание, удержал её руку у своей щеки. — Тань, ты то немногое, что у меня осталось моего.
— Расскажи сон, — попросила Танюшка, устраиваясь у меня на плече.
— Нет, — отрезал я. — Тань, завтра выв со мной не пойдёте. С нами не пойдёте.
— Ладно. Хорошо, — отозвалась она. — Но вы там осторожнее. Пожалуйста — осторожнее, Олег…
Аня Бабкина
Когда меня не будет на земле, Вселенная покажется пустою. Но, может быть, напомнят обо мне Слова, когда-то сказанные мною. А звёзды будут жить на дней морей И так же по ночам срываться с неба. Но, может быть, напомнят обо мне Мои стихи, в которых быль и небыль. Акация всё так же зацветёт, Подснежники распустятся весною. И роковая надпись: «Всё пройдёт» Глаза на мир уже другим откроет. И мир успеет миллионы раз Разрушиться и снова возродиться… Но на земле уже не будет — нас — Нам только сны о жизни будут сниться.Тучи с стали ещё гуще, плотней и ниже. Похоже было, что вот-вот пойдёт дождь. Часовые неподалёку разговаривали о чём-то, костёр над
Эва сидела у огня, завернувшись в плащ и держа ладони на рукояти корды в ножнах. Она смерила меня внимательно-равнодушным взглядом и подвинулась на бревне, давая место. Я подстелил плащ и сел, позёвывая и ёжась. Внимательно посмотрел на американку:
— Ты что, не ложилась спать?
— Нет, — медленно ответила она. — Знаешь, мне было двенадцать лет, когда я первый раз увидела мёртвого… ребёнка. Парнишка двумя годами старше меня умер на старой барже. Покончил с собой, до сих пор не знаю — почему. Баржа называлась «Хоуп» — «Надежда»… — Эва усмехнулась. — Мы играли неподалёку, подошли, на нас не обратили внимания… Шериф расстегнул «молнию» мешка, посмотрел… У мальчишки было лицо такого… — она пошевелила пальцами в воздухе, — …сероватого оттенка, но очень спокойное и умиротворённое. Словно ему наконец хорошо… У тебя нет брата или сестры?
— Нет, — покачал я головой.
— Стэн мне тогда сказал, что ничуть не испугался. Мы с ним часто дрались, а когда он умер у меня на руках, у него стало такое же лицо, как у того парня с баржи… А я вот уже четвёртый год почти не сплю по ночам. Знаешь, чего я хочу? — она погладила рукоять корды. — Чтобы Сэм, младший брат Фрэнка, погиб раньше своего старшенького. И тот хоть немного пожил бы один — и понял, как это.
— Они хорошие фехтовальщики? — спросил я. — Братья Харди?
— Очень, — это сказал, подойдя, Сэм. Он был полностью одет, перемазан грязью. — Особенно Фрэнк, старший, но и Сэм очень неплох. Они оба ещё там занимались фехтованием на саблях… Вставайте, да и всех поднимайте. Моя разведка нашла их лагерь.
— Сколько у него человек? — поинтересовался Йенс. Разведчик Сэма, черноволосый гибкий мальчишка, ответил:
— Два десятка парней, полтора — девчонок, но драться будут все, они у него один к одному. Кстати, они собираются уходить. Не очень спешат, но собираются.
Мы стояли на склоне холма, за которым начинался спуск в ложбину, где расположились лагерем Харди. Был даже слышен шум — ветер дул в нашу сторону. Странно, что не было часовых — впрочем, если они собираются бежать…
— Если с той стороны ложбины, как вы говорите, подъём и обрыв в каньон, — я присел, вынимая дагу, начал чертить, — то сделаем вот как. Ты, Эва, зайдёшь с левого конца ложбины. Ты, Сэм — с правого, я пойду отсюда, по склону. И погоним их вверх, на обрыв. Ну а там — всё.
Мы совершенно спокойно планировали смерть трёх-четырёх десятков наших ровесников, потому что они были опасны для всех…
Сэм поднял голову:
— А дождь всё-таки будет, — заключил он. — Ладно. Пошли по местам, что ещё говорить-то…
…Вигвамы тут, кажется, были национальным видом жилищ. «Древня индейская народная национальная изба — фик вам называется,» — вспомнил я, шагая по склону. Выкрикивать боевые кличи не хотелось. Хотелось не поскользнуться. И чтобы дождь не пошёл.
В лагере нас заметили издалека. И, кажется. Так же заметили и два других отряда.
Вы видели людей, которые понимают, что им некуда деваться?