Путь домой

Гравицкий Алексей Андреевич

— Далеко до точки?

— До перехода? Не слишком. Надо фыходить на следующий слой, там есть.

— Хорошо, идем.

Я разворошил и притоптал остатки углей. Скорее по привычке. После тридцати лет анабиоза и вереницы пожаров, что прокатились по всему миру после отключения, переживать за то, что что-то сгорит, глупо. Ну, будет пожар посреди новгородской червоточины, и что? Да гори синим пламенем и червоточина, и руины Великого Новгорода, и весь этот обезумевший новый мир. И беречь лес от пожара тоже не критично. Это раньше лес беречь надо было,

потому как уничтожали. А теперь он везде, и мстит за уничтожение, сжирая вырванное у него пространство. Поспали бы еще лет тридцать, и, кроме леса, вовсе бы ничего не осталось.

Немец подождал, пока я закончу с костром, и, не говоря ни слова, поплелся в одному ему известном направлении. Я кивнул спутницам. Звездочка послушно засеменила за Штаммбергером.

Яна приотстала. Взяла меня под руку.

— Ты как?

— Нормально, — кивнул я. — Просто на нервах. Надо быстрее отсюда сваливать.

— Не переживай, — подбодрила девушка и улыбнулась. — Все будет хорошо. Только не ори на старика, ему и так плохо.

Я кивнул. Всем плохо. Старику физически. Яне страшно — не зря же вчера тряслась как осина. Мне вот морально плохо. Устал я. Устал прыгать. Нервы ни к черту. В червоточинах все иллюзорно и не по-настоящему, хотя иногда так прижмет, что ой-ей-ей. А когда из них выходишь, нарываешься на людей. Живых людей. Голодных, испуганных, настороженных, непонимающих, озлобленных. И таких всё больше. Потому что другие не выживают.

Если б Фара был первым, я бы не напрягался. Но сколько было уже на нашем пути таких Фар, Толиков, Янисов, Балодисов. И везде одно и то же. Рулят законы волчьей стаи. Это утомляет. Утомляет даже не потому, что это стая, а потому, что это не моя стая. До своей я еще не дошел. Но доберусь. Только б нервов хватило.

А откуда им взяться, если кругом шизиловка, да еще покойники во сне и наяву приходят.

— Янка, — позвал я, — к чему покойники снятся?

— Не знаю, — пожала плечами девушка. — По-моему, это не очень хорошо. Тебе снились?

Я кивнул.

— А они за собой не звали? Главное — за ними не ходить, это я точно помню.

— Не звали, — усмехнулся я. — Этот покойник меня никуда не звал. Он меня жизни учил.

Яна нахмурилась и замолчала. Видимо, переваривала. А может, вспоминала какие-то читанные в прошлой жизни сонники. Интересно, а она их читала? Она вообще читала что-нибудь? Если читала, то что? Детективы Донцовой? Мураками с Леви? «Cosmo»? Кем она вообще была в прошлой жизни?

Занятный вопрос. Кем мы были, и кем стали.

Я вот одинокий молодой мужик, похоронивший родителей. Имел квартиру в спальном районе Москвы, периодические, чаще всего случайные, перепихоны, пару близких друзей и планы поднять денег и свалить из этой тоскливой реальности в цивилизованное государство с мягким климатом. Работал в автосалоне. Крутил жопой перед богатыми клиентами, улыбался денежным и торопился поскорее спровадить случайно зашедших позырить тачки нищебродов. Главный секрет профессии — отличать одних клиентов от других

и правильно выстраивать схему поведения. Понимание клиента и правильная схема — это продажи. А продажи — это наше всё.

Так было в прошлой жизни. Кто теперь узнает во мне нынешнем того манагера? Да я сам его в себе уже давно не вижу.

Кто, глядя на Звездочку, предположит, что это звезда известного травести-шоу?

Кем мы стали? Или не стали? Может, наоборот — просто стряхнули шелуху и глядим теперь друг на друга настоящих, без масок? Или надели новые маски?

Впереди поднималась очередная стена. Глубокая в Новгороде червоточина образовалась. Это уже шестой слой будет, а за ним еще одна стенка, в которой, если верить немцу, точка перехода. А сколько там их еще?

Вопрос был риторическим. Знать, сколько слоев в этой дыре мне было не интересно. Ненужное знание. И интерес к нему — ненужное любопытство. Важно дойти до точки и перепрыгнуть — всё остальное ерунда, не стоящая внимания. Как и вопрос, к чему покойники снятся.

Граница шестого слоя была уже совсем близко, сияла, слепила.

Идущий впереди немец запнулся, будто останавливаясь. Не иначе решил подождать. Во всяком случае, так показалось в первый момент.

Показалось.

Ноги старика подломились, и он кулем повалился на землю в двух шагах от золотистого свечения.

— Сережа! — вскрикнула Звезда, как будто я сам не видел, что происходит.

Матерясь и чертыхаясь, я в три прыжка преодолел расстояние, что разделяло меня от Штаммбергера. Старик был совсем плох. Его били конвульсии, как тогда, в первую ночь нашего знакомства. На губах выступила розоватая пена, из носа текла кровь. Видно, полопались сосуды.

Немец хрипел, пытался что-то сказать, но в груди у него клокотало, а вместо слов с губ срывалась розовая пена. Я перевернул старика на спину, тот захрипел сильнее. Глаза его выпучились и закатились.

Я засуетился, не зная, что делать. Доктор из меня всегда был как из Борьки Борзого артист балета. Рядом возникла Яна.

— Что с ним? Ты же его дольше меня наблюдала?

— Я врач тебе, что ли? — огрызнулась девушка. — С ним всегда так. Обычно само проходило. Болезнь у него какая-то.

— Какая? Ваш гребаный Фарафонов врачу его показать не догадался?

Вольфганга трясло, он давился пеной и страшно хрипел.

— На бок его переверни, — буркнула Яна. — Когда он на боку лежал, лучше было. А врача у Гришки не было. Вернее, был один, но ветеринар.

— Зашибись!

Безмозглый бандит дорвался до власти, варганит свое маленькое государство с полурабовладельческим строем, а сам даже не удосужился врача найти и хоть как-то озаботиться здоровьем своих рабов. Кормилец, мля.

С другой стороны, чему удивляться: до анабиоза было все то же самое, только в другом масштабе и под маской цивилизованности.

Я перевернул немца на бок. Он и вправду стал хрипеть чуть меньше.

— Я же говорю, на боку лучше, — заметила Яна, успокаиваясь.