Путь Грифона
Шрифт:
Если после убийства С.М. Кирова Сталин беспощадно расправился с возможными лидерами в партии, то теперь, помимо расправ с «бывшими», изымались из обращения «нынешние»: «переродившиеся», «замаскировавшиеся», «примазавшиеся» и даже «в прошлом заслуженные»… Всякие, особенно те, кто имел опыт революционных переворотов и был способен мыслить категориями смены власти вооружённым путём. И не потому совсем, что это в основном были люди не глупые, талантливые, яркие и успешные, как потом трубила перестроечная, сверх всякой меры либеральная пресса. А потому, что чаще всего это были люди лукавые. Список таковых
А ещё нужно было сбить спесь с ретивых исполнителей-чекистов и вернуть им страх, который к тридцать седьмому году они, надо сказать, порядком подрастеряли. О потерянной совести говорить не приходится. Совесть к тому времени была и могла быть только одной – революционной.
Вещественным воплощением этой совести, рядом с центральными дверями каждого здания, где размещались органы государственной безопасности, со времён ВЧК являлся почтовый ящик. Корреспонденция вынималась по нескольку раз за день. В бытность НКВД были годы, когда эти ящики оказывались постоянно переполненными, и для работы с письмами приходилось выделять отдельных сотрудников аппарата. Нужно было хотя бы как-то отсортировать заявления, анонимные послания, прошения, жалобы, кляузы и откровенные доносы.
Каковы были масштабы подобной работы на уровне областных, краевых управлений и самого наркомата внутренних дел, можно было только догадываться. Вернувшись из Воронежа в Томск, первое, что сделал Суровцев, – отправил по разным адресам письма… В том числе и через такой особый почтовый ящик. Упрекал себя за то, что, понимая неотвратимость новой волны репрессий, он уже опаздывает.
В полуподвальный кабинет для допросов доносился шум сильного дождя. Допрос проходил при свете керосиновых ламп. На томской ТЭЦ в эти дни меняли турбину, и с наступлением сумерек весь город погружался в темноту. Кроме начальника городского отдела на допросе присутствовал незнакомый Суровцеву чекист с четырьмя шпалами в петлицах.
Судя по сухим гимнастёркам, в помещение следственной тюрьмы чекисты прошли по подземному переходу, ещё до революции проложенному между двумя красивыми, высокими, красного кирпича зданиями, выходящими фасадами на бывшую Почтамтскую улицу и Ново-Соборную площадь. Теперь в примечательных домах размещались тюрьма и общежитие для сотрудников томского НКВД. Там же гостиница для приезжих.
Оба сотрудника государственной безопасности недавно вышли из-за стола, о чём свидетельствовал свежий водочный перегар, смешанный с запахом чеснока и копчёного сала. Казалось, что после сытного ужина и настроены они были весьма благодушно.
– Ты что, в самом деле совсем боль не переносишь? – искренне поинтересовался начальник городского отдела НКВД Овчинников, с сожалением повертев рукой отражатель бесполезной без электричества настольной лампы.
Разговаривать Суровцеву не хотелось. Тем более что откровенные разговоры с его стороны были здесь не особо нужны. А что ему нужно было сказать, он уже давно сказал.
– Тебе, по-хорошему, уже или сдохнуть, или разговориться пора, а ты всё чего-то кочевряжишься, – напротив, сегодня был необычайно разговорчив
– Три года тому назад я передал начальнику Томского оперативного сектора НКВД Матвею Мироновичу Подольскому данные о закладках в Томске золота Колчака, – делая ударным каждое слово в предложении, проговорил Сергей Георгиевич. – О чём сообщил в своём письме, которое отправил в Москву на имя наркома внутренних дел Генриха Григорьевича Ягоды.
Он уже понял, что причиной начинающегося допроса является именно появление незнакомого чекиста. Само его присутствие в этом кабинете уже могло говорить о том, что действия Суровцева начали приносить свои плоды…
– Так. И что Подольский тебе сказал? – действительно, скорее для приехавшего из Новосибирска чекиста, чем для себя, поинтересовался Овчинников.
– Приказал помалкивать. О чём в этом году я сообщил вам, а также начальнику краевого управления Дергачу и нынешнему наркому внутренних дел товарищу Ежову.
– Значит, на то намекаешь, что начальник городского отдела Подольский золото к рукам прибрал? Да ещё совместно с врагом народа Ягодой…
Овчинников встал из-за стола, подошёл к Суровцеву. Взял его за лацканы пиджака, поднял со стула. Глядя в глаза подследственному, с демонстративной ненавистью проговорил:
– А что же Подольский тебя, суку, не шлёпнул сразу? Что он тебя, тварь белогвардейская, не вписал тогда в список подпольной офицерской организации? На хера ему живой свидетель тогда нужен? Живой, зачем ты ему сдался?
Он оттолкнул Суровцева на привинченный к полу стул. Вернулся на свой стул за столом.
– На него посмотришь, – обращаясь к приезжему чекисту, говорил Овчинников, – вроде дохловатый на вид. А в руках – куль увесистый… Офицер, ядрёный корень… Говна, видать, в тебе много, – говорил он уже Сергею Георгиевичу. – Ну да выдавим потихоньку… И говно и правду… Всё выдавим… Так что кишки из жопы торчать будут.
– Скажите, пожалуйста, – вежливо обратился к Суровцеву приезжий чекист, – когда вы писали о золоте Колчака начальнику краевого управления Дергачу?
– В июле, – кратко ответил генерал.
– Откуда ты знаешь про оперативный сектор? Откуда ты, падла, знаешь, что Дергач уже не начальник управления? – хлопнув ладонью по столу, в свой черёд спросил начальник городского отдела.
Суровцев не стал отвечать. От него, в общем-то, сейчас и не требовали ответа. Медным звонком, прикреплённым к столу, Овчинников вызвал конвоира. Через несколько секунд тот вошёл.
– Ну смотри, гнида офицерская… Если что-то не сойдётся – я тебя своими руками укувыркаю так, что у тебя глаза местами поменяются, – пообещал он. – Уводи, – приказал он конвоиру.
Несмотря на распухшие от многочисленных «стоек» ноги, Сергей Георгиевич встал самостоятельно, чтобы не подвергать себя лишний раз рывкам и толчкам в спину. Сопровождаемый охранником, сильно хромая, вышел из камеры.
– Ну, что скажешь? – спросил Овчинников своего гостя.
– А что мне говорить? Я тебя слушать сюда приехал. Тебя, а не твоих подследственных, – рассмеялся командировочный, – мне своих хватает. Так что, гражданин Овчинников, колитесь по полной…