Путь к ОкеануПовести и рассказы

Филимонов Владимир Львович

На выходе в Белое море стоит скучный городишко Беломорск, заселённый бывшими гулаговцами и их потомками. Пошли за книгами к одной даме, так битый час пришлось слушать, как она Сталина обсирала. До кабака, напоминающего деревенский клуб, далековато, в общем, полный отстой. Так что в Кандалакшу мы пришли полностью протрезвевшие.

Один раз красиво и интересно, но мотаться через ББК каждые две недели немногим лучше, чем его строить. Так что Беломор лучше забивать и курить, чем ходить по нему.

Клондайк

Команда

страдала от никотинового голода. Выдавали по две «Астры» на рыло на неопределённый срок. Я окучивал некурящего моториста Пашу, получалось четыре, но один кер не хватало. На выходе в Белое море дошло до того, что собрали все промасленные бычки, заныканные по машинному отделению, просушили и вертели козьи ножки. Поэтому по приходу в Клондайк (Кандалакшу) первоочередным делом было раздобыть курево. Пока шли из порта до города, собирали бычки. Нам с Иванычем было стремновато, а вот некурящему Павлику покуй — нёс перед собой кулёк из газеты и радостно орал, обнаружив длинный экземпляр. В городе с куревом тоже было туго, барыжили таксёры, завышая в пять раз цену на говёные болгарские сигареты (они тогда уже стали говёными). Куда деваться, пришлось покупать. Зато вечером потом с удовольствием наблюдали, как подвыпившие после зарплаты северяне перевернули тачку, а самого барыгу накормили его же сигаретами.

В Кандалакше живут люди сильные, здоровые — север всё таки, и незлые. Сколько раз давились с ними в очереди за водкой — ни ругани, ни драк, со смешком и прибаутками — чисто спортивный интерес, кто посильнее и половчее, тот первый. (В нашем городе даже ментов в очередях писдили, к слову). Пьют круто, и мало пьянеют. Есть, как и везде, бичи, которые пропивают всё, вплоть до половых досок собственной квартиры, но таких единицы. К Иванычу в гости друзья приходили, отец с сыном, я метнулся за пузырём, разливаю по четверти гранёного, а они:

— У нас так не пьют.

— А как?

Берёт у меня стакан и доливает до краёв:

— Вот так! Через полчаса мы с шефом лыко не вязали, а им хоть бы хны.

Загрузились чугунной чушкой на Череповец, и застряли на три дня на рейде — забухал капитан. Как-то открываю от нечего делать машинный журнал, а там во всю ширь дедовым почерком: «Стоянка на рейде Кандалакши по причине пьянки капитана». Сказать, что я окуел — ничего не сказать. Написать ТАКОЕ в официальном документе, это до какой же степени довести надо человека. Где кошка между ними пробежала, неведомо никому. Больше этот журнал никто не видел, а стармеха заменили в Череповце.

Череповецкая швартовка

Идём на Череповец, выгружать чушку. Курю и смотрю в люмик на уже поднадоевшую тайгу и куею от мысли, сколько раз придётся мотаться туда-сюда за оставшиеся пять месяцев навигации. Дед не вылезает из каюты, в Кандалакше удалось по уши затариться алкоголем, поэтому в машине у нас с Иванычем всё путём. В курилке тоже всё путём — боцмэн с монтёром в козла режутся, жутко довольные оба, и амбрэ на весь коридор.

— Вкусный

одеколон? — спрашиваю.

— Неси, и твой заценим.

— Вот уж куй вам.

Эти клоуны по-пьяне друг друга педиками стали называть. Нам-то стёб, а как-то третий мех новенький, браток казанский, услышал это в первый раз и прикуел:

— Куда я мля попал?!

Ему объяснили, что они не долбятся, а писдоболят просто, но за руку с ними он так и не здоровался, и за одним столом не кушал.

Швартуемся, наконец, в Черепке. Пьяный Декс на юте попутал команды, приготовил к отдаче кормовой якорь и докладывает в рубку:

— Кормовой яшка к отдаче готов! Ещё более-менее адекватный старпом в шоке бежит на корму и стопорит шпиль. Жаль, была бы прикольная картинка — в двадцати метрах от причала телепаться на якоре. Мы на баке, боцмэн накачан одеколоном до полной кондиции. Двигаемся вдоль причала, на траверзе под прямым углом берег, а вдоль него баржа. Мастер, чтобы носом в неё не въехать, спрашивает боцмана по матюгальнику расстояние до баржи, тот на полном серьёзе заплетающимся языком докладывает:

— Еще десять метров и писдец нашему полубаку.

— Боцман, млядь, отдай микрофон Филу!

— Ты мене не учи!

Порт в экстазе, там всё слышат. Привязались с грехом пополам, пошли догоняться.

Бухали почти всю ночь. Мой механик Иваныч, душа-человек, в семь утра растолкал, суёт под нос стакан водяры — на, мол, похмелись, работать пора. Пока я вставал, он фъёб этот стакан и исчез. Пришёл монтёр-горемыка, я со своей верхотуры спрыгнул, смотрю, Дексон на палубе спит, весь как есть, в робе и бушлате, уткнувшись головой в ящик под шконкой. А монтёр и зашёл то из-за того, что знал — у Декса пузырь портоса заныкан. Растолкали, а он и говорит, что спецом башкой ящик закрыл, чтобы пузырь не спёрли. Послали монтёра в подальше, похмелились, и на работу.

Думали, кранты нам, бошки полетят — сам кэп не употреблял в этот раз. Обошлось, спросил только у Толяна-рулевого, что отмечали так круто. Тот отмазался дежурным днём рождения. Ну ни куя се днюха — вся команда в оверкиле была. Списали только повариху за ссаньё на старпомовский коврик (см. Кораплядская любовь), а с боцмана, как с гуся вода. Как же — штатный стукач. Ну и деда заменили после Клондайка — такое не прощается. Как ни крути — это предательство. Команда — одна семья, рамсы в ней не должны выноситься наружу.

Измогилыч

В Черепке приехал новый Дед, весь синий от блатных партаков. Рассказывал, что по-молодости фурагой был (приблатнённая молодёжная группировка из рабочих кварталов). Решили мы его сразу пробить на гнилость и пригласили обмыть назначение к Иванычу в каюту. Тот принял приглашение без базара — видим, человек простой, без понтов. Ёпнули по первой, он и говорит:

— Кули мы тут в тесноте жмёмся? (к нам на хвост присели Дексон с третьим штурманом). Пойдём уж и каюту мою обмоем заодно.