Путь к рассвету
Шрифт:
Чувствует мучительную боль выколотого глаза… и понимание, что это было ничто по сравнению с плетьми Картажи, обрушившимися на его спину…
Чувствует эйфорию триумфа, разрывая свои цепи в тронном зале Картажи и видя шок на лицах центаврианских поработителей, только теперь осознавших, с кем они имеют дело…
Чувствует просветление, которое он пытается передать в своих писаниях…
Чувствует дружбу с Лондо, чего, как он думал, никогда уже не может случиться…
Чувствует гордость за свои первые успехи… мягкую упругость женского тела, прижавшегося к нему… запах свежего воздуха… тепло солнечного восхода… прохладу заката… руки на его горле… боль… отступает…
Лондо! Не сдавайся! Ты можешь спасти нас! Тьма… в ней всегда скрывается кто-то… И я боюсь тьмы… Лондо… Возлюби нас… Лондо… Лондо…
Ничего… По-прежнему ничего… Неужели? Он был… ничем?
«Ничего. Я не видел… ничего».
Когда Кош вынырнул из своего скафандра… Чтобы спасти Шеридана в тот раз… Лондо тоже стоял там… и слышал, как все вокруг шепчут в изумлении:
«Валерия… Дрошалла… Г’Лан…»
Они все… что-то видели… И лишь Лондо, прищурившись от ослепительного света… не видел…
«Ничего. Я не видел… ничего».
Ничего… Никчемность пустой души… Пустота прoклятой души… Ничего…
«Лондо! Спаси нас… спаси… спаси…»
Спаси… спаси нас…
Спаси меня…
А затем…
…Затем мысленный образ того самого момента, который долгие годы уже сидел глубоко в его памяти… внезапно ожил… детали обрели плоть, и он, наконец, увидел… он увидел…
…существо. Огромное существо, с распростертыми крыльями, смотревшее куда-то вверх… Нет, не вверх, вниз… прямо на него, с улыбкой, и у него было лицо… Женское лицо, сверкающее, игривое… Это была Адира, и она улыбалась ему, и говорила ему, что нечего бояться, и протягивала к нему свои руки… и он дотянулся до ее рук… и почувствовал, что из глаз у него хлынули слезы, слезы радости… А позади нее, начал прорисовываться берег моря…
Черные щупальца обвились вокруг его рук, пытаясь оттащить его назад…
…И он бился с ними, в последней своей битве, единственной настоящей битве в своей жизни, единственной, исход которой действительно мог иметь для него какое-то значение, и его пальцы уже почти дотянулись до нее…
«Лондо… ты не смеешь уйти… ты ведь наш навсегда… ты…»
Никогда больше я не подчинюсь никому, я свободен, - провозгласил он мысленно, и потянулся к ней, к ее теплу, к ее красоте, красоте этого крылатого сияющего существа, и его пальцы наконец дотянулись до нее… И в тот самый момент, когда они соприкоснулись, живительной молнией вырвалась энергия, и эта энергия заполнила его, и взорвалась внутри него, и весь мир обратился в чистую, незапятнанную белизну…
Далеко, далеко от всего этого:
Глаза женщины-центаврианки ожили, впервые за долгое время вернувшись из далеких миров в окружавшую ее реальность, и увидели служанок, хлопотавших вокруг нее. И голосом, поразившим всех своей силой и твердостью, она сказала:
– Ого. И теперь-то вдруг я ему понадобилась? Как это типично для него…
…И сразу после этого в глазах ее отразился покой, и они закрылись навсегда, и Тимов, дочь Алгула, императрица в изгнании, отошла в мир иной…
Глава 15
Ренегар и Гвинн стояли возле шаттла Вира, яростно жестикулируя
– Какого черта? Что ты делаешь?
– требовательно спросил Ренегар.
Сенна обернулась и в недоумении глянула на него.
– Вир?
Вир, словно школьник, сжимал в руках большой ранец. Внезапно он впихнул его в руки Сенне, поспешно чмокнул ее в щеку, развернулся и направился ко дворцу.
– Я возвращаюсь, чтобы помочь Лондо.
– Ты не в силах помочь ему, - решительно возразила Гвинн.
– Ты только погубишь самого себя.
– Погублю самого себя?
– устало повторил Вир.
– Ты ведь так до сих пор и не поняла, не так ли, Гвинн. Все, что могло пойти мне на пользу, давно уже сгинуло. Я привык с презрением относиться к возможности собственной смерти. И насколько я понимаю, это как раз и было бы для меня теперь лучшим исходом. Я не в силах погубить себя; Вира Котто погубили уже давным-давно. Я могу лишь покончить с собой, и поверьте мне, в данный момент такая перспектива меня совершенно не волнует.
Он вновь развернулся и побежал назад, во дворец. За его спиной Ренегар выкрикнул:
– Ты вновь строишь из себя дурака!
– Долгая практика, - откликнулся Вир.
Ренегар, не веря своим глазам, следил, как он удаляется, а затем покачал головой и обратился к женщине-техномагу:
– Будем ли мы ждать его возвращения?
– Только если мы такое же дурачье, как и он, - отрезала Гвинн.
– Пошли.
Она направилась к шаттлу, и остановилась в дверях… Ей даже и оглядываться не нужно было, чтобы понять, что Ренегар не сдвинулся с места. Равно как и Сенна.
– Улетайте без меня, если хотите, - заявил Ренегар.
– Я буду ждать здесь.
– И я тоже, - поддержала его Сенна.
Гвинн тяжело, с изнеможением вздохнула, а затем сказала:
– Нет. Мы улетаем. Прямо сейчас.
Ренегар молча отвернулся, а затем вдруг почувствовал руку Гвинн на своем плече. Вторую руку колдунья положила на плечо Сенне. И забормотала какие-то странные слова, и каждый из них вдруг почувствовал некий зуд, быстро подбиравшийся к их головам… А затем Гвинн просто потянула их за собой, и оказалось, что оба они не в силах сопротивляться ее настойчивому желанию затащить их в шаттл.
В тронном зале царила могильная тишина. Почему-то Вир предчувствовал, что так оно и будет, еще до того, как зашел сюда. И знал, что он увидит, зайдя в тронный зал. В самом деле, там они и лежали, Лондо и Г’Кар, вцепившись руками друг другу в горло. И от этой сцены почему-то веяло ощущением завершенности, окончательности, словно после многих лет ожидания свершилось, наконец, то, чему суждено было свершиться.
Большая императорская печать валялась на полу рядом с ними. Вир медленно подобрался к ней и поднял. Он вертел ее в руках, упивался ее тяжестью и качал головой от недоверия. У него было ощущение, что, подняв эту печать, он принял на свои плечи всю тяжесть ожиданий Примы Центавра, всю тяжесть перечеркнутых надежд и разбитых обещаний славного будущего.