Путь к себе
Шрифт:
Алексей разлил коньяк, граммов по полтораста. Огляделся, словно ища чего-то.
— Закусить? — забеспокоился Мисявичус.
— Ладно! — сказал Алексей. — Так пойдет!
— Правильно! — подтвердил Мисявичус. — Один мой знакомый говорил: коньяк закусывают лимоном; если лимон нельзя иметь, коньяк закусывают сыром; если сыр нельзя иметь, коньяк не закусывают ничем.
Алексей выпил сразу, крякнул и поморщился. Мисявичус пил не торопясь, мелкими глотками, смакуя.
— Хорош коньячок! — сказал Алексей. — А вот, говорят, французский коньяк самый классный?
—
— Добьем? — Алексей потянулся к бутылке.
Мисявичус убрал свою кружку.
— Пейте вы. Вам надо для здоровья.
— Нет, так не пойдет! — шумно запротестовал Алексей. — По-братски! По совести.
Он уже заметно охмелел.
Мисявичус, вежливо улыбаясь, подставил кружку.
Какое-то время Алексей лежал навзничь, прикрыв глаза и блаженно ухмыляясь. Потом приподнялся на локте, сбросил одеяло.
— Жарко!
— Не надо! Не надо! — встревожился Мисявичус. — Вам именно хорошо нужно прогреться.
Он заботливо укрыл Алексея одеялом.
— Я очень хочу, чтобы вы были скорее здоровый.
Алексей неопределенно хмыкнул.
— Вам-то что?
— Я очень хочу, чтобы вы были скорее здоровый, — повторил Мисявичус. — Вы для меня очень привлекательны. У меня есть для вас очень серьезный разговор.
Алексей посмотрел на него с пьяным любопытством.
— А ну давай!
— Может быть, сейчас не надо. Может быть, лучше потом, когда вы будете здоровый?
— Чего потом! Давай, раз начал!
Будь Алексей не столь захмелевшим, он бы заметил, что Мисявичус чем-то встревожен и очень тщательно старается это скрыть. И догадался бы, что, подойдя вплотную к серьезному разговору, гость не решается его начать.
Но ничего этого Алексей не понял.
И повторил просто с пьяной настойчивостью:
— Давай выкладывай!
Мисявичус опасливо оглянулся и подвинулся вместе с табуретом к изголовью.
— Я имею к вам большое доверие, — сказал он Алексею, — вы человек умный, практический. Я вижу, вы имеете заботу о своем семействе. Я очень оцениваю такие качества. Я сам…
И он стал утомительно подробно рассказывать, как он заботится о своей старой матери, о своих детях, которые живут у его больной сестры, потому что жена его заболела и умерла здесь, в Сибири. И что он поехал снова сюда только потому, что хотел заработать больше денег, чтобы обеспечить старость своей матери, вылечить больную сестру и дать хорошее образование своим детям. И что заработок здесь, конечно, лучше, чем в Литве, но и жизнь дороже, и если посчитать все расходы на такую длинную дорогу, то почти нет никакой выгоды приезжать сюда, в эту холодную страну. И это очень обидно, потому что он видит, как другие люди добывают очень большие деньги, но эти большие деньги они не умеют обратить на пользу себе и своим близким, а глупо и нерасчетливо разматывают их. Тот человек, который поднял большой самородок и получил двадцать пять тысяч, поехал отдыхать на Черное
Алексея клонило ко сну, да и порядком надоело слушать его длинные сетования, и он довольно грубо спросил:
— Чего ты расплакался мне в жилетку?
— Я уже сказал вам почему, — почтительно ответил литовец. — Вы хороший, отзывчивый человек. Я вас очень хорошо понимаю. Вы можете иметь сочувствие к человеку, который много пострадал в жизни…
— Кончай шарманку! — отмахнулся Алексей. — Спать хочу… понимаешь…
— Правильно, правильно, — поспешно подхватил Мисявичус. — Вам сейчас очень сон нужен. Спите, спите. Завтра я вас опять посещу.
Следующий день был выходным. И очень морозным. На улицу не манило, и после завтрака Шмелев и Ленька Соколок уселись за шахматы. Семен Семеныч вытащил из-под койки видавший виды фанерный баул, разыскал иголку с ниткой, поругал свою старуху, забывшую положить наперсток, и занялся починкой мохнатых собачьих рукавиц.
— Ко мне вчера гость приходил, — сказал Алексей, раньше всех уставший молчать.
— Какой гость? — без особого интереса спросил Ленька Соколок.
— Мисявичус. Бутылку коньяку принес. И сегодня зайти обещал.
— Носит его, — сказал Шмелев. — Нашел дружков.
— Нет, коньячок у него куда с добром, — возразил Алексей. — И вообще он мужик компанейский.
В этот день Мисявичус не пришел. Пришел он на другой день, когда Алексей лежал один и томился от скуки. И Алексей искренне обрадовался его появлению. Тем более что и на этот раз Мисявичус заявился не с пустыми руками.
— Ну как вам помогло мое лекарство? — спросил он, приветливо улыбаясь.
— На поправку дело пошло, — ответил Алексей весело.
— Я очень рад это слышать, — сказал Мисявичус — Поэтому особенно необходимо повторить курс лечения.
И, не теряя времени попусту, разлил коньяк по кружкам. И при этом себя явно обделил. Но Алексей не заметил этого, да если бы и заметил, возражать, наверно б, не стал.
Одним дыхом осушил кружку. Вкусно крякнул.
— Как Христос босиком по душе прошел, — и сладко зажмурился.
Тонкие губы Мисявичуса покривились в презрительной усмешке. Но он тут же согнал ее и снова наполнил кружку Алексея. Сам он пил неохотно, казалось, был чем-то расстроен или озабочен.
Потом рассказал, что получил из дому плохое письмо. Его престарелая мать, которая сама едва ходит и еще вынуждена ухаживать за больной дочерью и маленькими внуками, осталась без крова. Дом, который он — Мисявичус — построил собственными руками, отобрали, и старуха с больным человеком и малыми детьми на руках скитаются по чужим людям.
— Старуху с детьми на улицу? — переспросил Алексей. — Чего-то ты не то говоришь. У нас так не делают.
Мисявичус грустно улыбнулся:
— Так это не у вас, а у нас…