Путь к себе
Шрифт:
В одной из кружек осталось еще немного коньяку. Алексей допил его и свалился ничком на койку…
Когда услышал шаги в коридоре, повернулся лицом к стене и укрылся с головой одеялом.
Экскаваторщики вошли разогретые морозом, оживленные, веселые.
«Такой же и я был», — с болью подумал Алексей и с трудом удержался, чтобы не застонать.
Семен Семеныч опустился на табуретку у порога. Спросил, стаскивая с ног настывшие унты:
— Как дела, болящий?
— Его тут опять лечат, — сказал Ленька Соколок. Взял с подоконника бутылку, полюбовался
— Опять этот долговязый, — сказал Шмелев. — И что он привязался к парню?
Алексея под одеялом забила мелкая дрожь.
Разговаривать с друзьями, даже слово произнести было невмочь. Прикинулся спящим. И, как это ни удивило потом самого, действительно вскоре уснул.
Проснулся, когда в комнате никого не было, — видно, ушли ужинать…
Решил было совсем твердо, как только придут ребята, выложить им на стол утюги… Увидел перед собой их лица и закричал в голос. Нет, не смогу… Всю жизнь потом в глаза не взглянешь… Увяз с головой, не вылезешь. Куда ни кинь, нет другого выхода, отвезти эти проклятые утюги, сдать их, чтобы не жгли руки. Отдать и забыть… не было этого, не было! Никаких денег он не возьмет… Провались они, эти подлые деньги…
Потом, когда вернулись ребята, снова притворился спящим…
Ночью метался и бредил.
Один за другим возникали планы и тут же лопались, как мыльные пузыри…
Убежать, убежать, пока еще никто ничего не знает. Только добраться до аэропорта. К утру можно и пешком дойти. И куда-нибудь далеко, далеко… В Среднюю Азию, в пустыню, или на север, на Чукотку… Укрыться от всех… От всех!.. Значит, и от своих… Никогда в жизни не увидеть Фису… Толика…
Или спалить этот окаянный барак вместе с чемоданом и утюгами… Утюги останутся…
Был бы пистолет, пулю в висок… и конец!..
И, словно въявь, ощутил в ладони рифленую рукоятку тяжелого ТТ…
И когда измученный мозг уставал метаться в безнадежных поисках, приходила, как в детстве, наивная надежда, что стоит сделать усилие и… проснешься. И все это… сон… Все, что произошло за эти проклятые дни. Все сон: и утюги в чемодане, и начинка их золотом, и самая покупка утюга в ларьке у косенькой золотозубой продавщицы, обещающе перемигнувшейся с ним, и все разговоры с Мисявичусом…
Стоит только открыть глаза и убедиться, что на подоконнике пустая бутылка из-под коньяку, пять звездочек, и две кружки, и все это — сон после мутного разговора с долговязым литовцем…
Утром отвезли его в больницу. Здесь лежать было легче. Под койкой не было чемодана с утюгами.
В больнице пробыл трое суток. Все передумал и все решил. Жаль было только Фису и Толика. Им-то за что стыд этот?..
Вернулся в свой барак рано утром. Ребята собирались на работу. Шел с мыслью открыться перед ними. Но не хватило сил. Перед ними не хватило.
Дождался, пока уйдут ребята, неторопливо оделся и пошел в комендатуру прииска.
Начальник охраны, не перебивая и, по-видимому, нисколько не удивясь, выслушал Алексея. Переспросил номер барака и номер комнаты, записал что-то
Приказал стрелку:
— Срочно доставить в район. К следователю Амосову.
— Чемодан-то! — напомнил Алексей. — Вдруг пропадет?
Начальник охраны чуть приметно усмехнулся.
— Не пропадет!
Следователь Амосов, высокий, сухощавый якут, одних примерно лет с Алексеем, слушал, так же не перебивая, с совершенно равнодушным лицом. Алексея даже задело это безразличие. Неужели каждый день к ним сами приходят?..
Заполняя протокол допроса, следователь после вопроса: участвовал ли в Великой Отечественной войне? — уточнил:
— На каком фронте?
Алексей назвал фронт, армию, бригаду. Маска обязательного служебного бесстрастия в первый раз спала с лица следователя.
— В одной армии воевали… — тихо, как бы про себя, произнес он.
В темных, чуточку раскосых глазах его промелькнули укор и обида.
— Запиши подробно все, что мне рассказал, — сказал следователь и подвинул Алексею лист бумаги.
И все время, пока Алексей писал, смотрел на него темными немигающими глазами.
Когда Алексей, подписав каждый лист, вернул ему протокол, следователь спросил неожиданно:
— Кто тебе сказал, что Мисявичуса взяли?
— Никто не говорил. — Алексей еще не понял, сколь тяжкая новая беда надвигается на него.
— Как узнал?
— Я… не знал.
— Будь правдивым до конца, — сказал следователь и добавил с укором: — Не темни по мелочам.
И только тогда Алексей с ужасом понял, что даже повиниться он опоздал. Что никто не поверит в искренность его раскаяния. Ведь Мисявичуса взяли до него и без него. А он — Алексей Ломов — жалкий трусливый воришка, который признался лишь тогда, когда его уже схватили за руку.
И закричал, не помня себя от обиды и боли:
— Ну пиши: знал!
— Мне надо записать правду, — спокойно сказал следователь. — Если знал, так знал. А если нет, так нет.
Алексей устало махнул рукой:
— Пиши что хочешь…
— Эх, ты, фронтовик! — сказал следователь и стал собирать свои бумаги в потертый портфель.
И снова спросил неожиданно:
— Про старуху мать и больную сестру рассказывал?
— Рассказывал.
— Все врет, — жестко сказал следователь. — Нет у него ни матери, ни сестры. А на золоте его уже второй раз застукали. Понял?
На очной ставке Мисявичус упорно все отрицал.
Никакого золота Алексею Ломову не передавал. Про утюги с золотом слышит первый раз в жизни. К экскаваторщикам приходил играть в домино. Наедине с Алексеем Ломовым был всего раз, зашел проведать больного.
Следователь вышел, оставив их вдвоем.
— Дурак! — злобно сказал Мисявичус.
— Конечно, дурак, — ответил Алексей. — Умный бы с тобой не спутался.
Поздно вечером следователь, взяв Алексея, поехал за чемоданом.
Труднее всего было Алексею войти в свою, теперь уже не свою, комнату и встретиться с товарищами, теперь уже не товарищами…