Путь к Софии
Шрифт:
— Восемьдесят пять тысяч триста восемнадцать, — дружно выкрикнули командиры, успевшие сосчитать.
— Восемьдесят пять тысяч триста восемнадцать, — повторил маршал Сулейман, явно испытывая чувство гордости от этой цифры. — И против них какие-то двадцать тысяч этих московцев...
— Мы брали в расчет двадцать пять тысяч, ваше...
— Двадцать пять так двадцать пять! — с готовностью согласился он. — Важно ведь соотношение! Генерал Шакир с востока, маршал Осман Нури с запада... Да, да. Если два таких кулака зажмут Гурко, он будет раздавлен. А те, что уцелеют, сами погибнут в снегах Балкан... Для русского царя это будет хороший урок... — Маршал Сулейман засмеялся. — Требуются еще какие-нибудь
— Все, все ясно! Во имя аллаха, пророка его и падишаха... Начнем! Откладывать не станем! — кричали воспламененные его ораторским искусством турецкие военачальники.
Сулейман остановил их нетерпеливым движением руки.
— Ваше высокопревосходительство, вы желаете что-то сказать?
Маршал Осман Нури задумчиво покачал круглой головой.
— Вы, сэр Лайонел? — с почтительной дружелюбной улыбкой, наклонившись к английскому генералу, спросил Сулейман.
— Я слушал с большим интересом, ваше высокопревосходительство.
— Может, вы нам что-нибудь порекомендуете... Мы всегда пользовались вашими своевременными советами.
Сэр Лайонел едва заметно прищурил свои красные глаза.
— Разрешите мне обдумать некоторые детали, — вежливо отклонил он приглашение маршала.
Дверь, у которой стоял Амир, приоткрылась. Просунулась чья-то рябая физиономия. Это был дежурный.
— Что, Бахри? — шепотом спросил Амир.
— Какой-то английский офицер спрашивает ихнего майора, который говорит по-нашему.
Принося всем потревоженным извинения, капитан Амир пробрался к Сен-Клеру.
— Вас вызывают, господин майор, — наклонившись к нему, сказал Амир.
— Кто?
— Английский офицер.
Что-то шепнув своему генералу, Сен-Клер вышел из салона. Амир снова встал у двери. Но мысли его теперь вертелись вокруг майора, и он, сам того не сознавая, уже не слушал разговора, происходящего рядом с ним. Сен-Клер — вот единственное препятствие, не будь его, Неда была бы в его руках...
С той поры, как ее арестовали и посадили в маленькую камеру комендатуры, Амир потерял покой. Его сдерживаемые прежде чувства рвались наружу. Теперь его план похитить Неду и спрятать в своем гареме, осуществлению которого прежде препятствовала ее помолвка с французским консулом, мог сбыться. Не было дня, чтобы он не побывал в комендатуре — то он искал своего шурина, хотя знал, что там его нет, то требовал сведений, касающихся тюрьмы, ее узников, — и не упускал возможности заглянуть к Неде в камеру. Похудевшая и подурневшая, она с нескрываемой враждебностью глядела на него, но она нравилась ему и такой. Он глядел на нее то дерзко, то смущенно. Он представлял ее в своем гареме, в восточной одежде. Не раз он старался завести с ней разговор — он знал, как сломить ее упорство. Если б только не было этого страшного англичанина!
В первый раз, когда Сен-Клер застал его в камере, он спросил, что ему там нужно... «Он меня спрашивает, гяур поганый! А может, он для себя ее бережет? — с возмущением думал Амир. — Прикажу Идрису все разнюхать. Нет, я не верю. Он же помешан на своих делах и едва ли думает об этом... Но когда он застал меня там второй раз — вместе с ним был доктор Грин, — тогда у меня просто оборвалось сердце. Заболела она или же он снова с теми своими уколами? Но доктор, видно, не подозревал, к кому его привели. Как только он ее увидел, нахмурился, проворчал что-то по-своему и сразу же вышел... Они, кажется, поссорились даже. Доктор не захотел делать ей укол. Он ведь тоже полоумный. Все они полоумные! В самом деле, почему они помогают нам против русских? По доброте сердечной, что ли? Ежели судить по этому типу, похоже, что вовсе не по доброте. Я его подловлю, подловлю его, да еще как! Если я заберу ее к себе в гарем, ни Сен-Клер, ни Джани-бей не посмеют увести ее оттуда».
Сен-Клер вернулся в салон. Едва переступив порог, он сразу же произнес, обращаясь к главнокомандующему:
— Позвольте сообщить вам только что полученное известие.
Услышав его бесстрастный голос, Сулейман удивленно повернул голову.
— Говорите, майор.
Остальные тоже как по команде обернулись к Сен-Клеру.
Не меняя выражения лица, уставившись взглядом в какую-то одну точку, Сен-Клер сообщил:
— Сегодня утром неприятель атаковал тремя дивизиями Ташкесенские высоты, служащие единственным прикрытием тыла вашей Арабаконакской армии.
В салоне все замерли. Среди гробовой тишины Сен-Клер произнес:
— Конец иллюзиям, господа!
Слова его заглушил неистовый крик Сулеймана:
— Армия... маршалы! — он вскочил с дивана. — Пятнадцать тысяч, двадцать тысяч. Бросить на них! Сейчас, немедленно! Господа командиры!.. Отправляйтесь. Надо ударить им в спину! Всеми силами... в спину! Умрите, но уничтожьте эти три их дивизии... Всех, всех неверных уничтожить... Во имя аллаха и пророка его! Во славу падишаха, отца нашего! О аллах!.. — вопил, ставший красным, как его борода, Сулейман.
Он подбегал то к одному, то к другому паше, тряс их, обнимал, заклинал умереть за истинную веру.
— Аллах! Аллах! — гудел красный салон.
А вскоре и весь дворец, и окрестные казармы, и лагери новоприбывших частей, и турецкие кварталы города, весь город вдоль и поперек, где только были мусульмане, потряс дикий, устрашающий крик:
— Аллах!..
Глава 27
— Аллах! Аллах!.. — отдавалось эхом от ощетинившихся снежных вершин над Ташкесеном.
А от подножия их, где как на ладони видны были темные ряды двинувшихся в атаку русских, несся другой мощный перекатывающийся крик:
— Ур-р-ра!
Били тысячи ружей. От орудийных выстрелов вздрагивала земля. Снаряды и ядра взлетали в голубой простор, свистели, выли, разрывались и несли смерть.
Смерть, повсюду смерть. С барабанным боем. С трубами. И снова гремят выстрелы... Фьюуу! Фьюуу! — свистят пули «кринок», «берданок», «шнайдеров», «пибоди-мартини»... Вдали рявкнуло четырехфунтовое бронзовое орудие. Стальной «крупп» заставил вздрогнуть землю... Бум! Бум! — разрываются снаряды. Несется протяжный предсмертный крик. Кто-то падает, другой ослеплен, третий разорван на куски.
— Аллах!..
— Ура-а! Ура-а!
«Сколько еще мы сможем продержаться? — лихорадочно думал охваченный волнением, обычно спокойный Валентайн Бейкер. — И что происходит с Аликсом? Когда же придет наконец это проклятое подкрепление?»
Он отправил своего помощника просить еще два полка. Увещевания по телеграфу не помогли. А с нынешнего утра турки, охваченные паникой, сами прервали телеграфную связь. Безумцы! Трусы! И все же он надеялся на Шакира. Только бы тот не начал снова оттягивать. Они договаривались о двухдневной отсрочке отвода войск, тот обещал. По счастливому стечению обстоятельств русские дали им еще один день отсрочки. Целых три дня! Но воспользовался ли этим Шакир? «Крайний срок для отвода армии кончился вчера вечером. Выполнил ли Шакир обещание? Все бы прошло тогда легко, без жертв, без риска. В темноте бы я незаметно примкнул к их арьергардным частям. А теперь придется снова ждать ночи! Ночи! Дождусь ли я ее?» Об этом он тоже написал Шакиру. Настаивая. Предупреждая. С раздражением, которого уже не мог сдержать. Если они не отойдут этой ночью, погибнет все!