Путь к Софии
Шрифт:
Улочки чаршии разветвлялись. Сквозь дырявую железную кровлю просачивались струйки света. В воздухе стояли едкие испарения. Пахло жареной бараниной и кебапчетами[14]. От гама, крика зазывал, музыки и смеха звенело в ушах. Перед прилавками толпились шопы в белой домотканой одежде, горожане в праздничном платье, сновали принаряженные турки из городских кварталов и окрестных сел, закутанные в пестрые покрывала турчанки, евреи в лохмотьях, старики, женщины, ребятишки и, как водится, собаки.
— Налетай! Налетай! Даром отдаю!
Из переулка долетали женский вопль, крики, ругань. Андреа и Позитано повернули туда, но там было не протолкнуться. И они так и не узнали, что там произошло. В суконном ряду люди по-прежнему покупали разные ткани — грубошерстные, местного изготовления, шелк, галуны, ситцы. А в двух больших лавках Радоя Задгорского можно было приобрести и дорогой европейский товар. Поравнявшись с ними, они увидели там старого хаджи Мину, Радоева тестя; он перебирал четки и каждого покупателя встречал угодливым, но вместе с тем недоверчивым взглядом.
— А напротив — это ваш магазин?— спросил Позитано, весь сияя от оживления.
Андреа кивнул. Его удивляло, что этот иностранец интересуется всем на свете. Бросив быстрый взгляд и увидев за прилавком Косту, он поспешил пройти мимо. «Опять то же самое — все работают, один я околачиваюсь без дела»...
— Извините, — сказал он Позитано, захваченному живописным зрелищем. — Неотложное дело заставляет меня все же вас покинуть.
Позитано пожал ему руку.
— Вы идите, а мне интересно еще здесь побыть. Видите вон тех двух шопов? Какие колоритные типы, а?
Андреа взглянул. Это были крепкие старички, то ли братья, то ли отец и сын. Он почему-то вспомнил о Неде. Она сейчас тоже с иностранцами, но вряд ли привезет их сюда. Да их фаэтон и не проедет по этим забитым толпой улочкам!
Он помахал рукой маркизу и стал энергично прокладывать себе дорогу к Соляному рынку.
В этот час на постоялом дворе бай Анани было всего несколько крестьян. Они поели на базаре и теперь сидели тесным кружком за низким столиком в задней комнате, пили ракию и тихо разговаривали. Среди них было двое завсегдатаев — подвыпивший сапожник Герасим и старый поп Христо, беспокойная душа, в молодые годы ходивший с дружиной по Балканам.
Бородач бай Анани был с ними. Он все время беспокойно следил за тем, что происходит в переднем помещении, и первым заметил вошедшего Андреа.
— Ничего, продолжайте, — бросил он примолкшим шопам, — это учитель, свой... Ты слышал, Андреа, а? Слышал, брат?
— Слышал, — сказал Андреа, подходя к ним. — Они оттуда?
— Нет, оттуда никого не пропускают в город... Садись. Ракию будешь пить или принести мастики?
— Я больше не пью!
Бай Анани смерил его удивленно не доверчивым взглядом и все-таки поставил перед ним большую глиняную кружку сливовицы.
— Ну, рассказывайте!
— Чего тут рассказывать? Слава богу, что мы целы остались, — сказал старший из шопов, худой, с медно-красным лицом. — Одно слово — черкесы...
— Много их было?
— Кто говорит много, человек сто...
— А те, что после приехали? — прервал его шоп помоложе, с редкой бородкой.
— Те приехали, когда все уже было кончено, Стойно.
Андреа не знал, кто были первые, кто вторые, да это и не имело значения. Переводя взгляд с одного крестьянина на другого, он все больше волновался. И его буйное воображение рисовало осатанелых черкесов, окруживших и поджигавших несчастное село.
— И никто не сопротивлялся даже? Неужто ни у кого не было оружия? — спросил он и машинально потянулся к кружке.
— Пальнули раз-другой из ружей, — после минутного молчания сказал Стойно, — да лучше бы не стреляли вовсе.
— Как же так, разбойники налетают среди бела дня, а вы — «лучше бы не стреляли»! Да опомнитесь, люди добрые!
— Оно конечно... А вот как взялись за ружья, так и укокошили несколько человек... Дошло до тебя — мусульман убили!
— Всех их перебить надо было. А тебе что, их жаль?
— Тш! — испуганно шикнул на него бай Анани и бросил быстрый взгляд на входную дверь.
— Горублянцев жалко, учитель. Худо им придется, — сказал старый шоп и сокрушенно покачал головой; за ним закивали и Стойно, и до тех пор молчавший третий крестьянин. — Эти жандармы, которых мы встретили утром, еще затемно, — куда они ехали, как думаешь? И зачем они ехали?
Андреа молчал. С его глаз словно упала завеса, и он увидел все происшедшее в обычной жестокой последовательности. Черкесы нападают на село, крестьяне обороняются, но виноваты, конечно, те, на кого напали. И что теперь будет? Он оглядел мрачные, расстроенные лица сидевших за столом. Да, что же будет? В глазах всех он прочитал: то, что бывало всегда, когда райя[16] осмеливалась поднять руку, чтобы защититься от лютых османов.
— Братья! — с чувством сказал Андреа. От волнения ему изменил голос. Он поднял кружку и жадно отпил несколько глотков. — Слушайте, близок их конец...
— Близок-то близок, да его не видать, — сказал со вздохом бай Анани.
У него в Горублянах были родные — и кто знает, что с ними сталось? В полумраке низкой комнаты глаза Анани сухо блестели.
— В надежном месте узнал, бай Анани! Дед Христо, Герасим, слушайте!
— Говори, говори!
— Плевен окружен полностью! Русские взяли Дыбницы, Телиш. Русские в Ябланице, братья!
— В Ябланице? А где она, та Ябланица?
— За Этрополе! Я там бывал, — сказал бай Анани.
Андреа, воодушевляясь, принялся рассказывать обо всем, что узнал от Дяко: про войну, про их город, что он станет столицей, когда освободят страну. Он останавливался, отпивал из кружки, которую бай Анани снова доливал, и, встретив взгляды замерших от удивления людей, продолжал говорить еще горячей, еще убежденней, вкладывая в свой рассказ все свои чувства, отчего он делался еще увлекательней.