Путь к Софии
Шрифт:
— Смотрите, сколько вшей!
Вши были у всех. Они унизывали швы грязных рубах, кишели на косматых торсах, в пахах. Но, испытывая омерзение и привычно его подавляя, Климент не смотрел на вшей, а искал на коже у раненых маленькие, как чечевички, розовые пятнышки. Они бледнели и пропадали, как только санитар нажимал на них пальцем.
— И этот... Шестой. Унесите и его!
«Страшно, просто недопустимо, — думал он. — Нас шестеро врачей, и чтобы до сегодняшнего дня мы не заметили... Правда, большинство умирает от ран, прежде чем болезнь разовьется. Только этим и можно объяснить. Но когда отнимают ногу... и эта карболка... то если вдуматься — тиф и Morbi inflamatori[9],
— Привезли новых раненых, доктор? — спросил кто-то по-французски у него за спиной.
Знакомый приветливый голос. Сен-Клер? Климент живо обернулся. Он не ошибся. С неизменной улыбкой на лице, в расстегнутом плаще и сером цилиндре к нему подходил Сен-Клер. Климент невольно сравнил стройного, поджарого Сен-Клера с доктором Грином. Соотечественники, а какая между ними разница! Климент поймал взгляд его внимательных темных глаз и, невольно вспомнив о ночном посещении, похолодел. Зачем он так рано пришел? Климент давно подозревал, что деятельность Сен-Клера в Софии выходит за рамки функции советника. «Нет, не может быть, чтобы ему было известно про Дяко! Откуда ему знать? И разве он в первый раз сюда приходит?» — подумал он с облегчением, а вслух сказал:
— Плохая новость, господин майор. Сыпной тиф.
— И здесь тоже?
— Да. Если вам не приходилось видеть, как начинается болезнь…
— Благодарю вас, доктор. Продолжайте. Я не буду вам мешать. А где новые?
— Новые? — Климент только тут вспомнил, что майор сразу же спросил о вновь поступивших раненых. — Вон там, налево — те, что прибыли за последние два дня, — поторопился он показать ему и сразу успокоился.
Он давно уже обратил внимание на странное занятие одетого в гражданское платье английского офицера. Сен-Клер расспрашивал вновь поступивших раненых о фронте, военных действиях. С какой целью? Не проверяет ли он таким образом сведения, полученные от турецкого командования? А что, если и мне воспользоваться этим источником?
— Как старина Рэндолф? Режет?
— Это его страсть! — невольно в тон Сен-Клеру заметил Климент. — Как говорит наш уважаемый маркиз Позитано: есть люди, рожденные резать!
— Да, хотя любезный синьор вряд ли имел в виду старину Ральфа. Впрочем, Рэндолф Грин еще в колледже любил резать!
Сен-Клер не без юмора рассказал забавную историю о том, как Грин оперировал собак, пользуясь наркозом, изготовленным из неизвестного восточного яда. Все это, вероятно, было правдой и могло быть проделано именно Рэндолфом Грином. Но для Климента было открытием, что доктор Грин и майор Сен-Клер когда-то учились в одном колледже, то есть что они однокашники и старые друзья. Не странно ли, что за все время работы в лазарете он ни разу об этом не слышал? «Вот уж действительно непонятные люди, — подумал с внезапной неприязнью Климент, глядя на оживленное и все же непроницаемое лицо собеседника. — Работаешь с ними месяцами бок о бок, кажется, изучил их, и вдруг что-то совсем неожиданное... Как они отличаются от моих петербургских коллег! — Вспомнив откровенные признания, искреннюю и беззаветную дружбу тех лет, он почувствовал тоску о прошлом. — Опомнись, возьми себя в руки», — поспешил он прогнать волнение с лица.
— Когда закончите, скажите, пожалуйста, доктору Грину, что я буду ждать в клубе.
Как повсюду в мире, и здесь первой заботой англичан было учредить свой клуб — уголок Британии, как они говорили. В английский клуб —
— Будьте покойны, я ему передам, господин майор.
— А что это вас последнее время не видно в нашем клубе, доктор Будинов?
— Работа, сами знаете. Приходишь домой измочаленный и думаешь только о сне.
— Да. Верно. Но война идет к концу. В Лондоне ведутся переговоры, кажется, я вам говорил уже?
Климент выдержал его взгляд.
— Да, упоминали что-то такое. Могу ли я знать подробности?
— Заходите вечером в клуб, потолкуем...
— Непременно, — сказал Климент, глядя, как англичанин перешагивает длинными ногами через раненых, лежащих на полу, стараясь не коснуться их грязных, вшивых одеял.
Сен-Клер помахал ему рукой и, видимо, тотчас забыв про него, склонился над первым раненым из поступивших в последние дни и начал свои обычные расспросы.
— Ты из какого батальона? — услышал его голос Климент.
Майор свободно объяснялся по-турецки. Раненый что-то ответил, но так тихо, что Климент не расслышал.
— Вспомни, какие неприятельские части стояли против вас? — снова раздался голос Сен-Клера.
Климент вслушивался украдкой, и все его существо так бурно ликовало, что прежнее намерение унизить всезнающего доктора Грина показалось ему теперь мелким и жалким. Уйдет Сен-Клер, и начну я! Вот и от его прихода польза. В конце концов, и этому надо учиться, а мой учитель оказался из самых дошлых. Внезапно мысли его были прерваны новым обстоятельством.
В мечеть вошли две женщины. Две дамы. Несмотря на расстояние и на мешавший смотреть солнечный свет, пробивавшийся струйками сквозь крохотные оконца под сводами, он узнал их сразу и поспешил им навстречу.
Узнал их и Сен-Клер, но он не последовал за молодым врачом, а остановился в проходе и, сняв цилиндр, стал почтительно ждать.
Глава 11
Дама пониже ростом, виконтесса Эмили Стренгфорд, возглавлявшая английскую санитарную миссию, была в белой косынке сестры милосердия, но вместо красного креста на косынке был вышит красный полумесяц. Эта деталь, по словам виконтессы, не раздражала, а успокаивала несчастных раненых. Другая дама была миссис Маргарет Джексон. С нею Климент познакомился накануне, в день ее приезда.
Присутствие этих женщин среди сотен обезображенных, искалеченных умирающих солдат было странным, даже противоестественным. Обе они принадлежали к другому миру и, как ни пересиливали себя — леди Эмили с восхитительной христианской самоотверженностью, а Маргарет со спортивным упорством современной молодой женщины, — с трудом скрывали свое отвращение. Каждая из них, наверное, выскочила бы вон, на свежий воздух, если бы их не сдерживало так много условностей и если бы война с ее сложным развитием не впрягла в свою колесницу милосердие одной и любопытство другой.
Когда Климент с видимой тревогой сообщил леди Эмили о своем открытии, ее длинное бескровное лицо совсем побелело. «О-о!» — испуганно вырвалось у нее, но восклицание было сдержанным и тихим, как это приличествовало даме ее положения. Страх, вспыхнувший в ее темно-серых, слегка навыкате глазах, тут же погас.
— От плохого к худшему, — сказала она по-английски, овладев собой. — Мы бессильны, моя милая!.. Что вы предлагаете, доктор? — продолжала леди Эмили уже по-французски и потому неохотно.