Путь к Софии
Шрифт:
— Слухи о перемирии, о том, что Россия отведет войска за Дунай, — все это выдумки! Хитрая наживка для наивных людей, вот что! Чтобы отчаялись, чтобы опустили руки, не бунтовали...
— Стой! — прервал его бай Анани. — Да ведь ты же сам рассказывал нам про это!
— Про что?
— Про перемирие. Про переговоры. Про то, что Россия...
Андреа хотел было запротестовать, но вспомнил о собственном недавнем отчаянии, и щеки его вспыхнули.
— Тогда и я толком ничего не знал, братья, — промолвил он. — У англичан в миссии так говорили.
— Дай бог, чтобы неправда.
— В нынешние времена где она, правда?
На лицах его слушателей все явственнее проступало недоверие, и смятение в его душе (идущее изнутри, а не от их недоверия) усиливалось.
— Дай-то бог, чтобы было так, как ты говоришь, учитель, — сказал бай Анани и чокнулся с ним своей кружкой, словно добавил: ты и пить вроде бы зарекся, а вот пьешь! — Ну, давай выпьем, чтобы нам дожить до лучших дней!
Словно пощечину ему отвесили. Он отодвинул стул. Поднялся.
— Куда ты, учитель?
— Не обессудь, коли мы тебя чем обидели, — сказал старик шоп.
— Нет, — сказал Андреа. — Это я вас обидел.
Он круто повернулся и быстро пошел к двери. Вышел на улицу и побрел куда глаза глядят. «Как это получилось? Ведь я не давал зарока не пить. И сегодня выпил совсем немного. Но что меня дернуло сказать: “Я больше не пью!” И почему, раз уж я сказал, почему я потом пил?»
Он сам не помнил, где бродил и долго ли, как вдруг с удивлением заметил, что идет мимо закопченного здания военной пекарни, то есть что он уже на восточной окраине. Дорога отсюда вилась среди мусорных куч и бурьяна. На крутом повороте Андреа невольно остановился и стал глядеть на ворота Чауш-паши, через которые в город въезжала группа верховых.
Идти дальше? Но куда? Если идти вперед все по этой дороге, придешь в Орхание и оттуда в Ябланицу. Разве не там, не у русских, его место? Он давно должен был быть с ними! «Что меня здесь держит, — почти вслух размышлял Андреа. — Родные! Они без меня проживут».
Всадники, за которыми он наблюдал, приближались. Впереди ехали два офицера, один — малорослый, его почти не было видно из-за длинной шеи коня, — другой — высокий, с кудрявой бородой. «Откуда они едут? С фронта?» — размышлял Андреа. Судя по лиловым мундирам с золотыми нашивками, это паши. Высокий что-то говорит низенькому, показывая рукой вперед.
Андреа сошел с дороги, дожидаясь, пока всадники проедут, но они почему-то остановились неподалеку от него.
— Эй! — крикнул вдруг ему один из всадников.
— По-турецки говоришь? — спросил его бородатый. Он был значительно моложе второго паши — малорослого, в мундире с маршальской нашивкой; что-то в его взгляде, твердом и повелительном, показалось Андреа знакомым.
— Говорю, паша-эфенди!
— Ты не помнишь, здесь стояла виселица, на этом месте?
Это что же он про виселицу Левского спрашивает? Кто он? Почему про нее помнит?..
— Здесь паша-эфенди, на этом месте, пять лет назад повесили...
— Знаю, — сказал молодой паша, делая нетерпеливый
Он впился взглядом в его лицо — ненавистное левантийское лицо, которое когда-то являлось ему в ночных кошмарах, но тут всадники пришпорили коней и направились к городу. Молодой паша снова ехал рядом с малорослым маршалом, продолжая что-то ему объяснять, почтительно и оживленно. Андреа смотрел на них с ненавистью, а в мозгу лихорадочно билась мысль: это судьба! Шакир-бей снова в Софии! Приехал, чтобы оборонять Софию. И мы встретились с ним именно здесь, на этом священном месте! Да, это судьба!..
Он дождался, пока они не скрылись, а потом пошел в город, направляясь к мечети Буюк. Ему необходимо было немедленно увидеть Климента.
У мечети Андреа засмотрелся на разгрузку патронов.
— Ты что здесь стоишь?
Это был голос его брата. Климент подхватил его под руку и увел подальше от мечети.
— Постой? Куда ты так заторопился?
— А ты чего ждешь? Чтобы тебя сцапал кто-нибудь из агентов Джани-бея?
— Давай ночью плеснем в подвал керосину и сунем горящую паклю. Ты прикинь, ведь там самое малое тысяч пять ящиков с патронами! — убежденно сказал Андреа, и было видно, что он уже успел обдумать этот план.
Климент невольно остановился.
— Ты забыл, что над подвалом лазарет?
— Турецкий!
— И все же лазарет, Андреа. Там более полутора тысяч человек.
— …каждый из них истреблял наш народ с того самого дня, как родился!.. Каждый из них убивал наших освободителей! И если поправится, опять станет стрелять, опять станет убивать!
— Ты прав, но я не могу. Не согласен. Гуманность мне запрещает это.
— Пять столетий... целых пять столетий эта их гуманность...
— Замолчи! Андреа, сзади нас фаэтон, слышишь?
Подскакивая по мостовой, их быстро нагонял фаэтон с жандармом на козлах. За жандармом виднелись два цилиндра, и, когда фаэтон приблизился, оказалось, что в нем Сен-Клер и доктор Грин, последний — с кожаной сумкой на коленях. Напротив них сидел капитан Амир.
Климент мгновенно надел преобразившую его маску почтительности и учтиво им поклонился. Из фаэтона ему ответили сдержанным кивком. Только Сен-Клер по своему обыкновению улыбнулся и, скользнув взглядом по Клименту, задержал его на Андреа, который с трудом скрывал свое волнение.
— Интересно, куда они сейчас направились?
— Ты не в меру подозрителен, — усмехнулся Климент. — Вероятно, везут Грина оперировать какого-нибудь пашу... Да, знаешь, я обнаружил в нашем лазарете тиф.
— Чтоб они все околели! — процедил сквозь зубы Андреа.
Слово «паша» напомнило ему о сегодняшней встрече, и он оживился.
— А ты знаешь, кого я видел только что?
И Андреа рассказал о том, что произошло у ворот Чауш-паши, в чем он и сейчас видел перст судьбы, хотя стыдился это признать.