Путь океана: зов глубин
Шрифт:
Он не стал смотреть на нетронутые картины, точно такими же рядами стоящие вдоль стен, как и в тот день, когда он покинул это место навсегда. Заложив руки за спину, Витал скрипел рассохшимися половицами вокруг чего-то огромного, накрытого куском пыльной парусины. Сдернуть ткань будто что-то мешало. Витал и так знал, на неотёсанных высоких козлах перед ним всё так же, как и прежде, возвышалась огромная заготовка носовой фигуры для «Крылатого Марлина». Корабля, которого у него больше нет.
Аккуратно снял треуголку
Закурил.
В углу под ветошью обнаружился поясной набор с инструментами. Он в последний раз посмотрел на складки ткани, осторожно взялся… Но отпустил тяжёлый край.
Следующим же утром страшно занятая Мадам Моник извела остатки чернил на многочисленные записки. Грозя коротким пальцем стайке сорванцов, она выдала каждому по медяку и строгим голосом велела разнести сообщения по адресатам.
Босоногие бегунки выпорхнули из лавки и, обгоняя друг друга, разбежались по переулкам пустынного и грязного Медного Квартала.
Уже к обеду Джу, которого вопреки протестам, сердобольная лавочница упрямо называла на «вы» и «деточка», заносил в подпол складные мольберты и многочисленные ящики, пахнущие красками и олифой.
К вечеру перед «Чай, кофе и другие колонiальные товары», невзирая на крупное «Затворено!» на покосившейся двери, выстроилась длинная очередь разношёрстных голодранцев.
Плешивые старики с полубезумными глазами, тощие студенты в потёртых камзолах и даже одна дама сумасбродного вида в аляписто расшитом платье. Каждый сжимал в руках что-то: перевязанные папки, свёртки или вообще закутанные в тряпьё прямоугольники.
Измождённая дневной гарью Вердена уснула.
Но в огромном подполе лавочницы происходило оживлённое собрание любителей искусства.
Мадам Моник восседала в углу на подобии высокого кресла из ящиков и в лорнет рассматривала экспозицию.
Под огромным накрытым холстиной куском дерева, с локтем под головой, лежал совершенно голый, лоснящийся от духоты, Джу.
Вокруг него за наспех сбитыми мольбертами расселись претенденты на должности рисовальщиков и спешно выписывали могучее чёрное тело, покрытое оранжевыми бликами свечных огней.
Высунув языки от усердия, некоторые правили пропорции на картоне, в то время как другие уже накладывали лессировку да складывали в уме оттенки цветов, чтобы штудия не вышла больно жёлтой и дала верные для салонного освещения гаммы.
Между узких рядов тенью ходил Витал и, поглядывая в мольберты, ставил отметки в список, который держал в руках.
Наутро испытание закончилось.
Взъерошенные красноглазые претенденты, вспотевшие от волнения, тревожно вглядывались в непроницаемое лицо морехода, в руках которого находилась их судьба.
Принятыми оказались все пришедшие, даром что публика представляла собой обнищавшую богему. Художники,
Силы организма пришедшей бедноты уже сохранили их от свирепствующей чумы, и бояться за их жизни смысла не имело.
Раздавая в дрожащие ладони по тяжёлой золотой монете, Витал объявил:
— Работы предстоит много, а вам потребуются силы. Хорошенько поешьте и отоспитесь. К концу недели я хочу видеть по две копии с каждого полотна. Кто сделает третью, получит премию, — он оглядел потрясённые размером задатка лица. — Не справитесь — забудьте о найме.
— Храни вас Всеведущий, — прошелестели слабые голоса.
Когда дверь лавки закрылась за последним рисовальщиком, Витал уронил лицо в ладони.
Джу сопел над чашкой чая, заваренного мадам Моник.
— В начале плавания ты показался мне мягче, капитан. Но я даже рад, что только показался.
— Я никогда не был таким, Джу…
— Всё в этой жизни когда-то случается впервые, — осклабился великан.
Чума опустошила улицы Вердены, когда-то — одного из красивейших прибрежных городов Лавраза.
Казалось, он покинул его много лет назад.
Впрочем так и было, если судить по сбитым часам внутренней жизни Витала.
Дома, на которых после бесконечных акваторий отдыхал взгляд, посерели и словно съежились. Улицы вымерли.
Порт же жил.
Дым от погребальных костров и летающий в небе пепел превратили Вердену в город смерти. На домах осел толстый слой копоти с палец толщиной. Но запах гари был не самым худшим в этом пропитанном смрадом месте.
Сильнее всего Витал возненавидел трупное зловоние. Даже с центральных улиц уже никто не убирал тела, замотанные в тряпьё.
Выжившие тощие горожане, одетые в тусклое платье, бесцельно ходили по опустевшим улицам, в углах которых копился мусор и спали сытые бродячие собаки. Больные сидели вдоль стен и просили подаяние. Казалось, они дремали.
Или были мертвы.
Носатая страшная маска доктора вдруг повернулась на него и замерла.
Витал оглянулся на товарища.
Джу шёл от него в отдалении и вид имел самый беззаботный. Если конечно таковым следовало считать его плосконосое лицо с опущенными уголками толстых губ и полуприкрытые глаза. Впрочем, глаза Джу покинула прежняя тяжесть.
Дыхание жизни носили только дети, которые шмыгали под ногами и выпрашивали «дядь, дай монетку». Гурьба подростков даже намеревалась его ограбить, но скоренько перебежала на другую сторону улицы, едва заглянув ему в лицо, когда он с ними поравнялся. Он только сдвинул треуголку на глаза.