Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918
Шрифт:
– «Мы жертвою пали в борьбе роковой…»
Но, перекрывая вокзальный шум, вдруг раздался пронзительный, пьяный крик:
– Вот поезд, дорогая. Ну-ка, давай сюда. На нем ты доедешь домой… Ура! С нами Бог…
Совершенно нелепая пара пробивалась к поезду, расталкивая на своем пути людей и размахивая руками.
Солдат 8-го драгунского полка, в шинели, наброшенной на плечи, в сдвинутой на затылок фуражке, с винтовкой, саблей и револьвером, держал под руку женщину средних лет. Ее ярко накрашенные губы искажала кривая ухмылка. Лицо обрамляли пряди грязных, сальных волос. У нее почти не было шеи, и голова болталась
– Они не пустят меня, дорогой… Ну, не будь глупее глупого…
– Все будет хорошо, все будет хорошо, моя голубка. Я найду для тебя местечко.
– Нет, ну нет же, дурачок, – держась за него, чтобы не упасть, и заливаясь пьяным смехом, говорила она.
– Я любого смахну со своего пути… Я докажу тебе, дорогая. Вон с моего пути, паршивый ублюдок! – заорал он и с такой силой отбросил в сторону молодого станционного работника, что у того слетела с головы фуражка. – Ты что, не видишь, мой друг и товарищ, гражданка шлюха идет садиться на поезд. Освободите дорогу, товарищи. Пошли, мое солнышко.
Драгун остановился, нежно обнял и поцеловал женщину и опять потянул ее к нашему поезду.
Солдаты смеялись и поддразнивали нелепую парочку, которая проталкивалась через толпу к поезду. Когда они подошли к двери вагона, в котором располагался штаб полка, драгун принялся прощаться с сердечной подругой.
– Теперь, любимая, посмотри на этот прекрасный вагон. Ты замечательно проведешь время в дороге.
Женщина визгливо рассмеялась и нежно отерла пот с его лица.
– Мне жалко, – продолжал драгун, обнимая ее за талию, – что я не увижу тебя несколько дней. Эй, приятель, – обратился он к побледневшему улану, стоявшему в дверях. – Отодвинься и пропусти гражданку шлюху в вагон.
Улан, понимая, что имеет дело с пьяным солдатом, категорически отказался впустить женщину. Он принялся спокойно объяснять, что поезд идет на фронт и в соответствии с приказом он не имеет права впускать в вагон посторонних.
– Эй, приятель, черт с ним, с этим фронтом! – с трудом удерживаясь на ногах, заорал драгун. – Пришла свобода. Познакомься, это гражданка шлюха. Она хочет вернуться домой, а раз наступила свобода, то почему бы ей не воспользоваться этим поездом?
Толпа ревела от хохота, а слова «гражданка шлюха» вызвали бурю восторга. В то же время раздались голоса, что свобода, в конце концов, касается каждого. По общему мнению, женщину были просто обязаны впустить в вагон.
– Впусти ее, товарищ! – раздался крик из толпы.
– Черт возьми, она поможет вам скоротать время в пути. Иди, любимая, поезд битком набит парнями. – Обезумевший от оказанного сопротивления драгун вытолкнул вперед женщину и вплотную приблизился к улану. – Вы что, собаки… не дадите мне посадить ее в поезд? Белогвардейская тварь! Отойди в сторону… Черт тебя побери!
Улан ударил драгуна прикладом винтовки, и тот свалился на землю.
– Убийца! – завизжала женщина, поворачиваясь к толпе.
Улан поднял винтовку и прицелился. Толпа отпрянула назад.
Драгун покачиваясь поднялся и, с неожиданным для пьяного человека
Теперь уже весь наш поезд был охвачен волнением. Караульные заскочили в вагоны и заперли двери.
– Впустите ее. Впустите! – кричал кто-то, стоящий на крыше последнего вагона.
– Вперед! – заорал я машинисту.
Он что-то ответил, но я не расслышал из-за отчаянного звука паровозного гудка, вероятно требующего освободить путь. Я свесился с тендера и увидел, что наш полковник пытается поднять улана, лежащего на земле с пулей в левом глазу. За спиной полковника трое писарей стреляли из маузеров поверх толпы. Пули попали в окна вокзала, и там началась паника. Полковник с чьей-то помощью поднял тело убитого улана, втащил его в вагон и запер дверь.
Драгуна, продолжавшего охрипшим голосом выкрикивать ругательства, удерживали несколько солдат. Толпа обезумела. Солдаты выбивали вагонные окна чайниками и прикладами винтовок и пытались влезть в вагон или вскарабкаться на крышу. Некоторые кинулись к паровозу и принялись отцеплять его.
Когда я увидел людей, пытавшихся отцепить паровоз, то не помня себя закричал. Не обращая на меня внимания, они продолжали начатую работу. Я открыл стрельбу. Сначала один упал на рельсы, а следом за ним другой. Третий попытался спрятаться, но моя пуля достала и его. Машинист под леденящий кровь гудок паровоза медленно тронулся с места. Когда толпа осознала, что поезд отходит от станции, ее обуял страшный гнев. Вокруг засвистели пули, разбивая оконные стекла и врезаясь в стенки вагонов. Некоторые, совсем обезумевшие, бросались наперерез поезду, пытаясь ухватиться за дверные ручки и вскарабкаться на крышу.
Создавалось впечатление, что толпа голыми руками пытается остановить поезд. Люди ногтями царапали стенки вагонов. Кто-то упал под колеса; кто-то попал под пули своих же товарищей. Вдруг я увидел двоих, которые подобрались к паровозу и, визжа и царапаясь, словно коты, пытались взобраться в кабину к машинисту.
Если хотя бы один из них влез в кабину и убил машиниста, поезд остановился или потерпел бы аварию. В этом случае наш полк был бы разорван на части.
– Парни, следите за той стороной, – сказал я уланам, находившимся вместе со мной на тендере, и протянул каждому по маузеру.
В придачу к моему, у каждого из них был собственный маузер. Они свесились с тендера и стали стрелять по солдатам, пытающимся влезть на паровоз. Я установил пулемет на крыше первого вагона, направил его на кипящую людскую массу и открыл стрельбу. Я был спокоен и испытывал отвращение, к которому не примешивались ни злоба, ни гнев. Мои зубы стучали в такт с пулеметными очередями.
Услышав звук пулеметных очередей, толпа отхлынула от рельсов, оставив после себя около дюжины лежащих неподвижно тел.
За окнами станционных строений я заметил солдат, вскочивших на подоконники и целящихся в меня. Я развернул ствол пулемета в их сторону и нажал гашетку. Поезд постепенно набирал скорость. На рельсах остались лежать мертвые тела: одни попали под колеса поезда, кто-то был убит во время перестрелки; некоторые мучились в предсмертной агонии. Один из уланов крикнул мне, что, по словам машиниста, путь свободен и мы можем двигаться вперед. Поезд быстро набирал скорость.
В эту ночь в нашем поезде никто не спал: все молча сидели или лежали на полках.