Путь в Беловодье
Шрифт:
Да ни капельки не понятно!
Ник Веселков погиб год назад. Остался лежать с дыркой во лбу в особняке Сазонова. А между тем и Гавриил Черный, и Чудодей уже сегодня, наяву, а не в колдовском трансе, говорили о Медоносе как о живом. Знак колдовской Медоноса висел над особняком. Там на пустыре колдованы тоже поминали огненного колдуна… Так что же получается? Не погиб Ник в том особняке? Отвел пулю, притворился мертвым, знал, что водный колдун побоится до него, колдуна огненного, даже коснуться? Сильному огненному колдуну пулю остановить не проблема: огнестрельное оружие – его стихия. Да только сомнительно, что Ник Веселков был сильным колдуном.
Роман
Сейчас он воскресит Надю… Сейчас… Роман весь дрожал от нетерпения, предвкушая свой счастливый сон. Еще несколько часов видений, и он узнает все, как было – до конца.
Он уже готов был к бегству в прошлое, но в дверь постучали. Не отвечать, затаиться?
– Роман! – услышал он голос Стена.
Вампир пожаловал. Да нет, он не вампир теперь. Колдун сделал позволительное движение. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Стен.
– Как ты? Не спишь?
– Очнулся.
– Где ты сейчас в своих снах? Сколько еще снов между прошлым и настоящим?
– Только что выставил тебя с Юлом и Леной из Беловодья.
– А, значит, ты вспомнил, что Сазонов сжег брату лицо. Вот сволочь! Я бы его… – Алексей не договорил, взмахнул рукой, нанося невидимому противнику удар.
– Юл всего лишь хотел прощупать Сазонова: о чем мечтает, кого любит или ненавидит… А тот ударил в ответ. – Роман глотнул воды из бутыли. – Тебе не дам. Это простая вода, на водку не заговаривал.
– И не надо. Иначе я скоро алкоголиком сделаюсь. Ты будешь меня из запоя выводить.
– Послушай, друг мой. Тут один интересный момент получается: у Марьи Гавриловны Гамаюновой, которой принадлежала когда-то усадьба Беловодье, была коллекция импрессионистов. Совершенно уникальная. Все пейзажи – с водой.
– Да, знаю. Сам разыскивал архив Марии Гавриловны и ее картины. Мы их нашли и выкупили. Пока музей не реставрирован, картины в большинстве своем хранятся в Беловодье.
– Импрессионисты… Послушай, я из одной книжки цитату запомнил. За точность пересказа не ручаюсь, но смысл примерно такой: «Время было удивительное. Все как будто распахнули глаза и увидали то, что прежде никогда не видели. Узрели жизнь, изменчивую, как текучая вода, заметили само движение бегучей капли. Но этого все было красиво и мертво, после – все развалилось на части. А тут жизнь сошлась с искусством на мгновение в кратком любовном объятии. То было время импрессионизма, и импрессионизм жизнь запечатлел. Остановил мгновение».
– «Мгновение, ты прекрасно, остановись», – это же из Гете.
– Да, формула счастья.
Стен вдруг вскинулся.
– Что ты поддакиваешь! Хочешь сказать, что тоже «Фауста» читал?
– Почему – тоже? – пожал плечами Роман. – Что ж я, по-твоему, чурбан неотесанный? У меня мать в библиотеке работала. Я, как с ребятами подерусь, нос в кровь мне разобьют, прибегу к ней, за стеллажами спрячусь, книгу какую-нибудь наугад вытащу и читаю. Чтобы из носа на страницы не капало, я кусочек от белого форзаца отдеру, пожую – бумага плотная была, – в комок скатаю и в нос засуну. Так что знал уже: те книги, где сзади уголок от белого оторван – эти уже прочитаны. У Гете я два уголка оторвал. А если ты помнишь «Фауста», то знаешь, что перед тем как умереть, доктор Фауст, состарившийся во второй раз, хочет создать город счастья на берегу моря, вернее, на земле, отвоеванной у моря, то есть – у воды. Все сходится. В самом деле,
– Как ты сообразил, что формула счастья – именно у Гете?
– Да потому что эта – единственная подходящая. Счастье, за которое отдают душу. Счастье, равное душе, то есть бессмертию. Ничего нового пока не придумано.
Послышался плач ребенка. Казику опять что-то не нравилось в окружающем его мире.
– Иди, – сказал Роман, – мне осталось вспомнить мое счастливое мгновение.
Роман снова погрузился в
ВОСПОМИНАНИЯ.
Но в этот раз вышел сбой. Колдун стал вспоминать за Юла. Связь с подаренным ожерельем оказалась столь прочной, что воспоминания мальчишки вторглись в колдовской сон.
Оборвать сон колдун не мог – как не могут обычные люди вырваться в реальность из кошмара и вынуждены досмотреть его до конца.
Вот и Роман смотрел сон не за себя – за Юла, пока пролитая вода высыхала на веках.
– Куда мы едем? – спросил мальчишка, когда они на «Форде» Гамаюнова миновали границу первого круга.
Они – это Стен, Лена и Юл.
Бегство, беглецы. Юл ненавидел беглецов – хороших и плохих, всех без исключения. За то, что они слабее. Он ненавидел слабых. Ненавидел себя, когда бывал слаб. Но Юл знал в глубине души, что он сильный. Даже когда проигрывал, все равно знал, что сильный.
– Как можно дальше отсюда, – ответил Стен.
– А Роман? – Юл вскинулся. – Ведь он там, внутри остался.
– Таково его желание. Ему ничто не угрожает.
– Лажа! Очень даже угрожает. Это он вас обманул. Героя решил изобразить. Вернемся!
Стен покачал головой:
– Юл, я не могу!
– Не можешь?! Ах, вот как?! Останови! Кому говорю, останови, или я выпрыгну.
Стен затормозил. Мальчишка выскочил и кинулся бежать назад к Беловодью. Стен – за ним. Нагнал, конечно. Схватил за куртку. Мальчишка яростно вырывался.
– Юл, послушай, пойми же! Не могу я вернуться! Если вернусь – сдохну. Не только сам умру, но и Лену прикончу. И тебя. А Роману помочь не смогу. Сазонов нейтрализован. Колдун все контролирует. Поверь, нечего тебе там делать.
– Нечего мне указывать. Сам знаю, что делать. Я там нужен!
Стен оглянулся. Лена шла к ним.
– Я тебя не отпущу.
– А я не оставлю Романа там, внутри. И ты не имеешь права меня удерживать. Если по справедливости. Не имеешь. Ну, скажи, можешь ты делать выбор за меня? А? Нет ведь!
Стен стиснул зубы, вновь оглянулся… Он мог бы применить силу, причинить боль. Шутя. Но не хотел принуждать.
– Хорошо, иди. Только не делай глупости.
– О’кей. Буду умненьким. Я – не ты. Всякую подлость сразу чувствую. Так вот, я знаю – там замышляют подлость!
Юл побежал назад к стене Беловодья. Что Стен сказал Лене, мальчишка не расслышал.
Юл решил передвигаться под водой. На поверхности Сазонов или Гамаюнов легко могли его засечь. А вот ниже уровня вод… Отцы-основатели не отваживались на прямой контакт со стихией, предпочитая шагать по ледяным дорожкам. У Юла явилась догадка, что отцы-основатели весьма смутно стихию эту понимали. А возможно, не понимали вовсе. Или даже опасались. Как истинные правители, не пытались понять подвластное существо, но лишь приказывали, требуя подчинения.