Путь в Дамаск
Шрифт:
— Заклинание и есть программа, — Райя, похоже, слышала этот вопрос гораздо чаще, чем «Удивительно! Как тебе это удается?!» — ты либо произнесешь все звуки правильно и создашь голема, либо ошибешься и не создашь ничего. Ты можешь изменить заклинание и поднимать големов не из глины, а из металла или из дерева, но ты не сможешь создать голема, для которого не будешь создателем.
— То есть, он, в любом случае, будет мне подчиняться? — перевел Майкл.
— Да. Если только ты не найдешь способ вложить в него душу, а с ней — свободу воли.
Это было под силу только Богу. В Бога Майкл поверил тогда же, когда поверил в вампиров. Правда, поверил он не в Бога Писания, не в Бога Книги, а в первичность идеи перед материей, но для закоренелого материалиста
Первичность идеи, первичность замысла, означала, что в существовании всего — вообще всего, не только личностей, есть смысл. Еще это означало, что существует некая высшая справедливость. Опять же, распространяющаяся не только на личности. Из-за того, что личности могли видеть лишь малую толику этой справедливости и еще меньшую — смысла, замысел оставался непостижимым. Для его постижения нужно было сравняться с Творцом, если не в способностях, то хотя бы в умении видеть перспективы. Чем не цель существования, когда его больше не ограничивает смерть? Соблюдай правила техники безопасности, учись, развивайся, и когда-нибудь ты создашь голема с душой.
А он, мерзавец, сожрет запретный плод и уйдет из отчего сада, хлопнув дверью. Или захочет себе невесту и пустится во все тяжкие, а потом прикончит создателя. Или поднимет восстание машин.
Неблагодарное занятие быть Творцом. Но, наверное, увидеть, как потомки твоего одушевленного голема сами создают големов с душой — цель еще более достойная, чем научиться вкладывать душу в творение.
Ладно, Майкл пока и языком-то правильно щелкать не научился. И, вообще, перед ним стояли другие задачи. По просьбе Ларкина он разрабатывал правильное навязчивое сновидение для одной прорицательницы по имени Эшива, близкой подруги Занозы. Эшива вещие сны распознавала влет, верила им безоговорочно и не раз втягивала Занозу в поиск ценных, красивых, а порой и легендарных предметов, местонахождение которых подсказывали ей сновидения.
На словах выглядело интереснее, чем на деле, потому что большую часть заинтересовавших Эшиву артефактов или драгоценностей Заноза мог просто купить. И покупал. Но случались у них и приключения, и неприятности. В поиске сокровищ, у которых есть хозяева, приключения и неприятности обычно — одно и то же.
Майкл уже знал, что Заноза без труда находил себе приключения и сам, причем, куда более серьезные, чем, когда помогал Эшиве раздобыть очередную желанную вещицу. Заноза на сокровища не разменивался, он существующий порядок вещей пытался изменить. Но в этих случаях он никогда не действовал один. С ним всегда был мистер Намик-Карасар, а порой присоединялся еще и ками по прозвищу Ясаки, тоже подпавший когда-то под чары Занозы. С Ясаки ничего сделать было нельзя: ками — сила за скобками. Но он, в свою очередь, тоже был не всесилен, и все, что умел — это стрелять. Мистер Намик-Карасар, наоборот, хоть и был обычным вампиром, уязвимым и для пуль, и для стали, и для огня, владел чарами, то есть, умел делать неизвестно что с неизвестными последствиями. Допускать их участие в деле было никак нельзя, они бы все испортили. Ясаки, возможно, удалось бы временно нейтрализовать, но с мистером Намик-Карасаром вряд ли получилось бы что-то сделать.
Это не говоря о том, что Ларкин вообще не собирался причинять ему какое-либо зло, Ларкин ему добро причинить намеревался — избавить от Занозы и вернуть свободу воли.
Эшива была защитой от мистера Намик-Карасара. И защитой мистера Намик-Карасара. В общем, Эшива была гарантией того, что мистер Намик-Карасар не вытащит Занозу из неприятностей. Потому что тот поклялся никогда не участвовать в делах, затеянных по ее инициативе. Он бы ее давно убил, если б не Заноза. Тот выторговал для Эшивы жизнь взамен на ее обещание никогда не появляться в Алаатире.
Сложные отношения… Все сплелось в один клубок — и ревность, и шовинизм, и непреодолимые культурные различия. Ясаки, кстати, тоже в Алаатир не заглядывал. Его мистер Намик-Карасар убить не обещал — вслух не обещал — но прикончил бы при первой возможности. Это
Ревность, шовинизм, непреодолимые культурные различия. Если смотреть только с этой стороны, от Занозы и правда было много зла. Прорицательница, чародей и злой дух не в силах поделить его, враждовали друг с другом, в то время, как Заноза всех троих дергал за ниточки и использовал в своих интересах.
Хитроумный злокозненный бритт.
Майкл о некоторых операциях «Турецкой крепости» узнал раньше, чем познакомился с ее владельцем, и мистера Намик-Карасара воображал поначалу эталонным представителем Кавказа — суровым, безжалостно-справедливым, чуждым современному конформистскому обществу. При личном знакомстве оказалось, что свирепый кавказец — джентльмен до мозга костей, сдержанный, элегантный, аристократичный, и в воображении Майкла он из Автандила[10] в бурке, с саблей и автоматом Калашникова у седла, мгновенно преобразился в Джеймса Бонда. Борьба с терроризмом, освобождение заложников, охота за головами — все эти занятия равно подходили и героям грузинского эпоса, и герою эпоса британского. Но легкость, с какой Майкл принял факты о том, что Заноза тоже… тоже что? Умеет убивать? Нет, не совсем так. Майкла удивила легкость, с которой он поверил в непобедимый тандем турецкого офицера и английского лорда. Хотя, встречаясь с Занозой, переписываясь с ним, даже подумать не мог, что тот лично участвует в рейдах «Крепости», и уж тем более не мог вообразить их с мистером Намик-Карасаром боевых выходов только вдвоем, без поддержки других бойцов. Знал, что Заноза всегда вооружен, но никогда не задумывался — почему?
Лорд Уильям — молодой аристократ, воспринимающий весь мир, как собственный парк. Он любит свою собаку; угощает орехами бурундуков; ходит на яхте вдоль побережья; осенью охотится на оленей. А в качестве хобби работает аналитиком и профайлером в «Турецкой крепости».
Майкл узнал, что этот богатый бездельник и мистер Намик-Карасар стоят друг друга, и сразу понял, что это правда. Узнал, что Заноза — безжалостный, чуждый всего человеческого убийца, и сразу понял, что это ложь. Узнал, насколько опасное существо должен уничтожить, и сразу понял, что никогда этого не сделает. Не только потому, что Заноза был убийцей ровно настолько же, насколько им был мистер Намик-Карасар, но и потому, что очень легко оказалось представить их вместе в бою, но совершенно невозможно вообразить друг без друга. В любых обстоятельствах.
Нет, не сантименты. Интуиция. Заноза не уставал повторять, что Майкл своей интуиции обязан верить больше, чем фактам. И Майкл верил. Занозе — тоже. Его убийство лишило был Ларкина последних шансов спастись от мистера Намик-Карасара. А шансов, по правде говоря, и сейчас уже почти не было.
Ларкин утверждал, что мистер Намик-Карасар простит Майклу убийство Занозы еще до того, как спадут наложенные тем чары. Ларкин утверждал также, что чары спадут сразу, как только Занозы не станет. Он не замечал, что два утверждения противоречили друг другу, но не лгал, он просто не знал, как долго длится действие чар после уничтожения чародея. Никто этого не знал. Данных не было.
Майкл знал мистера Намик-Карасара лучше, чем Ларкин, знал, что тот, действительно, дорожит семейными связями. И прекрасно понимал разницу между кровным родством и дружбой. Не важно, лежали в ее основе чары или нет. Убийство Занозы мистер Намик-Карасар не простит никому. Это Майкл даже попытался объяснить Ларкину. Собственные планы держал при себе, сомнения тоже, но о том, что тактика ратуна строится на заведомо неверном предположении сказал сразу, как только начал понимать, что к чему.
А Ларкин ответил, что он пока очень мало знает о дайнах власти. Не знает практически ничего. И попросил впредь вступать с ним в дискуссии только по тем вопросам, в которых Майкл действительно разбирался. Ларкин считал, что Майкл во многом разбирается лучше него, так что это было не обидно, скорее даже польстило. Да и вообще, кем надо быть, чтобы обижаться на ратуна?