Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3
Шрифт:
Веретенщиков нет, только кошки. Наверное, в оранжереях будет надёжнее. Хочу выйти в оранжереи, но прохожу только два розария, а потом натыкаюсь на Мел.
– Тут никто не спит, вали к Конфетке!
Янист мямлит извинения – как будто ему не всё равно, укусят меня или нет. Они оба красные и мрачные – наверное, двух последних так и не поймали. Я возвращаюсь во дворец, в кружево арок и переходов. Поднимаюсь по лестнице, трогаю гладкие, как вода, перила.
Если бы вдруг веретенщик укусил Его…
Об этом
А я бы спасла его. Вывела бы из тьмы и холода. Иногда я представляю, что он ранен и я сижу у его изголовья, приношу воды и зелий и меняю повязки – и он наконец-то начинает смотреть на меня теплее и улыбается иначе, и берёт за руку… Но так даже лучше, так он сразу поймёт.
Впереди по коридору спальня Касильды Виверрент. Мне туда не нужно: Аманда сказала, всё уже понятно. И я была «просто молодцом, сладенькая моя, да-да-да» (как раздражает эта её притворная ласка!). Может, они найти способ привести к госпоже Виверрент того юношу, Йелта Нокторна? Они же ездили в его поместье и явились какие-то странные. Или они нашли другого возлюбленного? Мне почему-то хочется, чтобы это был Йелт Нокторн, он такой красивый, романтичный. Хотя отважный Хорот Эвклинг, тоже, наверное…
Дар зовёт меня – я так долго пользовалась им, что он стал слишком чувствительным. Возле комнаты Касильды Виверрент процветает сонная тень. Это как-то странно, потому что такие тени бывают у здоровых людей: когда видишь яркий, чёткий сон. А у укушенных веретенщиком я такого не видела. Или, может, не смотрела.
Хочу пройти мимо, но тень сна плавает и плавает, и просто умоляет её коснуться. Тень тянет ко мне руки – тонкие, маленькие, беспомощные, как у потерянной девочки.
Тень впускает меня в сон.
В рассветный полумрак.
В одуряющий запах зелий.
Пахнет кроветворным, усыпляющим, обезболивающим – травы сплетаются в единый горьковато-сладковатый дух, в котором тонут нотки крови. Лекарь и двое жриц Целительницы хлопочут у ложа, бесстрастно и быстро отшвыривают в сторону заскорузлые от крови остатки того, что недавно было одеждой. Перебрасываются шепотом непонятными терминами.
Мне не нужно слышать, чтобы понять – у человека на ложе нет надежды.
Мне с самого начала предложили удалиться, но я стою и смотрю – на простыни, которые пропитываются кровью, и полосы ожогов от огненного хлыста, и запавшие глаза, и искусанные, запекшиеся губы на восковом, неживом лице.
Губы шевелятся, пропускают почти неслышный, рваный шепот:
– Девочку
Люди в последние минуты молятся. Клянутся в любви или обещают отомстить с того света. Говорят о наследстве или последней воле. Некоторые стонут.
Человек на кровати стонал слишком много, и голос он сорвал в первую половину своей Правой Ночи, и клятв у него больше нет, только тихое сипение, когда лекарь пытается хоть что-нибудь сделать с раздробленными костями. Остался лишь суетливый, торопливый, захлебывающийся шепот без голоса:
– Девочку… девочку уведите…
Я смотрю на человека, которого ненавижу. Ненавидела.
Он смотрит на меня – и в глазах у него, за пеленой невыносимой муки – мольба… нет, приказ.
Последняя осознанная воля.
И я отвожу глаза от этого незнакомого лица с впечатанным в него страданием. Иду в предрассветном сумраке туда, где у двери застыла она – ее профиль белеет, будто вырезанный из кости единорога, и она не сводит глаз с кровати, с рук лекаря, с испуганных лиц Дочерей Целительницы…
Видит все сразу – и ничего, кроме его заострившегося лица, вздрагивающих губ, которые пытаются сдержать рвущийся изнутри вой – она не должна услышать, не должна видеть, не должна плакать…
Она не плачет, только смотрит широко раскрытыми глазами, и мне кажется – я слышу, как медленно и тяжело бьется ее сердце, все замедляет удары, будто решило остановиться…
Когда я подхожу к ней – она останавливает меня ровным повелительным жестом. Говорит, не поворачивая головы:
– Уйдите из комнаты. Все.
Лекарь и Дочери Целительницы не смеют перечить ей. Удаляются, потупив глаза, только посматривают на меня – не возражу ли?
Я не возражу. Но я и не уйду. Они считают, что это кара – она отослала их, она отнимает у него эту последнюю возможность – умереть с облегчением… Или что она хочет сказать ему что-то перед смертью.
Я же знаю другое. Она отослала их потому, что не хочет, чтобы они упали на колени, увидев это.
Когда она открывает глаза – они наполнены светом. Катится солнечная слезинка по щеке. Сияние медленно ткет узор на стенах – листва, и неведомый сад, и садящаяся на ладонь птица…