Путь войны
Шрифт:
– Господин профессор, вы знаете, что изображает этот барельеф? – неожиданно спросил Томас, указывая на означенный предмет.
– Понятия не имею. Думаю, энтропию искусства, - злобно ответил Айзек, хотя вопрос был явно риторическим.
– О, нет, это, скорее, пример обратного. Здесь воплощена в камне репродукция знаменитой картины Георга Слейтермана фон Лангвейда, под названием «Ordensburg Vogelsang». Она символизирует преемственность поколений и здоровой наследственности. Так же здесь отражен трудовой и боевой дух, многогранный талант гордой и достойной Нации, чей путь к вершинам развития был прерван в начале века общими и чрезвычайными
– И зачем все это знать? – мрачно вопросил Айнштайн. – Ваши каменные уродцы мне неинтересны.
– Я указал вам на этот символ, чтобы подчеркнуть и проиллюстрировать очень простую мысль. Вы не можете противиться Нации. Вы в любом случае пойдете с нами, вопрос лишь в том, какую цену за это заплатите.
– И что же вы сделаете? – саркастически вопросил ученый. – Меня бесполезно пытать, я уже слишком стар и пусть даже ваши мясники подлечили мое сердце, могу умереть от любого сильного переживания. Будете обращать меня в свою больную веру?
– Нет, мы можем заставить вас, оперируя чужим страданием, - заметил Фрикке.
Айнштайн потер лоб, явно размышляя над высказанным.
– У меня не осталось ни родственников, ни друзей, - произнес он после раздумья. – Вы позаботились об этом.
– Посторонние? – предположил Томас. – Скажем, дети?
На этот раз Айзек думал дольше.
– Увы вам. Я математик, и потому для меня часть всегда меньше целого. Я не знаю, для чего вам нужен мой эффект, но в любом случае вы обратите его во зло. Я не отдам вам мое детище. Будете расчленять передо мной младенцев? Думаете, это зрелище способно добавить мне душевного покоя?
– У вас действительно нет близких людей, - рассуждал вслух Фрикке, добросовестно перечисляя и упорядочивая аргументы Айзека.
– Вы достаточно хладнокровны и научны, чтобы отстраненно подсчитывать возможный баланс будущих жертв. А от любого серьезного воздействия, физического или морального, вы всегда можете укрыться в спасительной смерти. По крайней мере, до тех пор, пока мы не освоим пересадку сердца. Все верно?
– Да. Вы сумели заполучить меня, вы украли мои идеи, но без самого главного – системы компенсации - «эффект» бесполезен. Все мои тайны здесь, - Айзек коснулся пальцем виска. – Но для вас они все равно, что на Луне. Вы бессильны.
Томас почти с жалостью взглянул на профессора, переживающего мгновение торжества. Айнштайн был искренне уверен, что возраст и изношенное сердце надежно прикрывают его от любых понуждений. Нобиль «ягеров» чувствовал почти что жалость к несчастному старику, который по собственному неразумию отринул все блага, которые гарантировало ему происхождение и милость отцов Нации. Сколько времени упущено, сколько полезного не сделано. Ученый мог сказочно обогатить мир своими открытиями. Мог обрести подлинное бессмертие в благодарной памяти тех, кто в силу происхождения и живого, гибкого ума способен в полной мере оценить величие его гения.
Мог… Но собственными руками оттолкнул спасательный круг, протянутый тогда и повторно предложенный сейчас. И, значит, никакого снисхождения, никакой жалости отступнику.
– Вы ошиблись, господин Айнштайн. Вы рассуждаете разумно и логично, но все равно – ошиблись. Здесь и сейчас, совершенно добровольно и со всей ответственностью вы согласитесь служить нашей идее и цели. Я обещаю.
Глава 21
Настоящее
–
Субмарине угрожает много опасностей, но большинство исходит от рук человеческих. Поломки, неисправности, ошибки навигации и технического обслуживания – за редкими исключениями человек сам создает себе неприятности. Однако, есть два проявления стихии, которые смертельно опасны для подлодки, независимо от ее состояния. Первое – внезапное изменение уровня термоклина. Как правило, граница разнотемпературных слоев пролегает примерно на одной глубине, которая изменяется не очень значительно. Пользуясь этим, подлодки часто «ложатся» на термоклин, экономя энергию и сжатый воздух. Тогда субмарина уподобляется обычному надводному кораблю, только роль «воды» исполняет холодный, плотный слой, а «воздуха» - теплый, разреженный.
Однако иногда граница совершает резкий перепад, и температурный рубеж резко опускается вниз. Если субмарина движется с хорошей скоростью, а капитан не слишком расторопен, есть риск резко уйти на дно, скатившись по термоклину, как по скользкому склону горы. Сейчас, в эпоху сверхпрочных многосоставных корпусов это не так опасно, но в прошлом, на заре освоения Глубины, не один искусственный аппарат погиб от неожиданного провала и скачка забортного давления.
Второе явление так же связано с плотностью воды, но имеет совершенно иную природу. Земная кора на дне океана заведомо тоньше, и в районах разломов, а так же вулканической активности, временами происходит прорыв больших объемов газа. В этом случае обычная морская вода превращается в своего рода «газировку», «легкую воду» с очень низкой плотностью. Иногда настолько низкой, что судно не в силах держаться на ней…
И то, и другое встречается очень редко, гораздо реже неприятностей чисто технического характера, но «салазки» и «легкая вода» вызывают суеверный страх у подводников. Примерно так же, как обычные люди боятся акул и ядовитых пауков, хотя обычные авто- и паромобили ежегодно уносят во много раз больше жизней, нежели самые свирепые, голодные и ядовитые животные.
Шелест и свист в наушниках приближались и усиливались, переходя в булькающий гул, и было понятно, что эсминец «семерок» не стремился к «Пионеру», а стремглав удирал от «легкой воды», идущей широким фронтом. Но в районе Аргентинской котловины такая напасть появиться просто не могла – неоткуда. Тем более в таком количестве и внезапно, без сопутствующих признаков.
– Никаких донных прорывов и газовых выбросов, вода просто меняет структуру… - докладывал акустик. Крамневский отдавал быстрые, четкие команды, повинуясь которым «Пионер» начал разворот, гребные винты закрутились быстрее, разгоняя две тысячи тонн металла. В гуле «легкой воды» можно было не опасаться, что противник услышит шум механизмов субмарины, аккуратно прибавляющей ход. Не осталось времени прикидывать по карте, и Илион доверился собственному чутью, соотнося в уме примерную скорость «Пионера», линию разворота, приближение «газированного» фронта и допустимый уровень шума. Они успевали, проходили по самой границе, но успевали развернуться с вектором движения примерно в сорок пять градусов от курса эсминца. После этого можно было дать полный ход, минимально рискуя обнаружить себя. А под водой «Пионер» способен выдать больше тридцати узлов скорости, уйдя от любой аномалии.