Путешествие к центру Европы
Шрифт:
Потом наступил некоторый проблеск.
А именно пришла эра, когда в печати, а также в кулуарах дворовых советов решался спор о том, является ли алкоголизм болезнью или простой распущенностью. Одно время победили сугубые моралисты: стали лишать премий, путевок не платить по больничным или вовсе гнать отовсюду взашей. Впрочем, вопль матерей, жен и чад, ущемленных в первую очередь, был услышан достаточно быстро, и тогда наметился крен — лечить… Но практически — как? Никто до сих пор толком не знает, и, кажется, лишь кое-где прижились специальные противоалкогольные лечебницы.
В целом — те же самые
Итого: единожды нуль — нуль.
Напрашивается отнюдь не фельетонный, но клинический вывод — лечить амбулаторно! А как, скажите, лечить и, главное, чем, если весьма эффективный антиалкогольный препарат — антабус, он же тетурам — выпускается в количествах явно недостаточных и оттого во многих областях имеет среди публики хождение наравне чуть ли не с женьшенем? За антабусом едут, допустим, из Новосибирска в Москву. Ну, а в той же самой Москве опытных врачей-наркологов, постоянно, а не периодически лечащих от алкоголя, считанные единицы.
Уточним, есть много врачей-энтузиастов, они с удовольствием лечили бы амбулаторно. Помимо того, известна также и радующая сердце тенденция многих хронических, но не безнадежных пьяниц лечиться, так сказать, «на ходу», не подвергаясь рестрикциям и заключениям.
Теперь поговорим о пропаганде, для чего обратимся (см. начало фельетона) к письму из хлебоприемного пункта. Он расположен именно в том месте, куда известный всем нам Макар даже не думал гонять телят. Да и что Макар! При малейшей непогоде уже нельзя попасть в это место ни по земле, ни по морю. Предположим, что санитарная авиация любезно согласится парашютировать лектора с его брошюрой об алкоголе прямо на райцентр.
Держу пари на строгий выговор с занесением в личное дело и с последним предупреждением, что лекция произойдет следующим образом.
В зале клуба (если таковой не на вечном ремонте), кашляя, уселись в пятнадцатом ряду три матери-героини, насильственно затащенные сюда культурником. Бодрым голосом лектор призывает их сесть ближе. Пушечно хлопая креслами, аудитория пересаживается на один ряд к зловеще пустому президиуму. Затем лектор на память открывает сразу три Америки. Алкоголь — яд. Большинство преступлений совершается в пьяном виде. Яд влечет за собой распад семьи.
Положив свой камень в стены антиалкогольной кампании, лектор, стремясь не разбудить матерей, пробирается в кабинет администрации. Те с легким сердцем подписывает путевку, и лектор едет в ночь на тракторе, чихая от синего дыма и отбивая гнуса портфелем с брошюрой. Все спокойно: из графы районной «галочка» перепрыгнет в анналы области, оттуда в центр. Отныне из кампании ее не выкинешь,
Повторяю, мы были бы счастливы, коль скоро из данного пункта поступило бы опровержение в части описанной картины, если бы нам написали, что автор — фантазер и борзописец! Что в районе читаются интересные лекции при тугом наполнении зала. Мы были бы просто вне себя и тут же дезавуировали бы автора…
Тем не менее хочется мечтать. Например, почему уже в школе не прививать ученикам осторожность при обращении с «горючим»? А повсеместная организация каких-нибудь ячеек или клубов трезвости? Таковые существуют во многих странах, были и у нас, сослужили хорошую службу. А, главное, надо было бы нам всем вместе не допущать, как сказал бы один сторож.
Мы пишем, а в нашу среднестатистическую душу закрадывается опасение: не слишком ли неконкретно и беззубо мы выступаем? Нет. Мы охотно обвиняем здравоохранение и фармацевтов, общество «Знание», кино, публицистику, народное просвещение. За инерцию, голословие, леность. И лично вас, товарищ читатель.
Не вы ли это силой вливали последнюю «единую» в уста посиневшего Габирнатора? Не вы ли обзывали своего друга, бросившего пить, что он бездельник, так как с вами не пьет? А кто ученика посылал за бутылкой кто его первую получку бросил зеленому змию?
Простите, граждане, дайте дух перевести. Ведь и я тоже не святой: зашибал-с. Бывало, и тяпал. Игнорировал справедливые нарекания родных и начальства. Но бросил — вполне возможное дело. А виноват, граждане, я в том, что вот этот самый фельетон я да-ав-но уже хотел написать, да все откладывал на утро. На старые дрожжи…
КОЛЬЦО
Что остается человеку, летящему на высоте восьми километров? Съесть аэрофлотовскую курицу, подозрительную на кролика, и отстегнуться. Ни повздорить с пилотом, ни выйти «по требованию» он не может. В удел ему дана философия.
Я смотрел в окно на молниевые зарницы, оранжево вскипавшие под крылом, и испытывал недоверие к технике. Не то чтобы я из мракобесов, смеявшихся над самым первым автомобилем. В моих карманах топорщились письма.
«Заклинило двигатель трактора, — намекали из Удмуртии, — мотор заглох. Завод, которому мы писали, тоже». Из другого хозяйства обращались более раскованно: «К дьяволу пошел коленчатый вал, что они… там себе на заводе думают? Из шести их двигателей… четыре не работают! Сорвали сев. Переписка с заво…». Что же касается третьего предприятия, то оно вело с заводом изнурительную тяжбу. Уж и корило письменно, и пресмыкалось, и сетовало. А завод играл с предприятием в поддавки, в «штандер» или просто обманывал. Коварный. Писал, что послал запчасти к сломавшемуся двигателю, а сам не послал.