Путешествие «Лунной тени»
Шрифт:
– Она будет ревновать?
– Нет, но она станет жалеть о том, что ее кровь холодна, а жизнь покинула тело. Она не может делать кое-что, например целовать. Это слишком опасно.
– Я не хочу, чтобы ей приходилось о чем-то жалеть. – Сентерри взглянула на дорогу впереди.
– Я согласен с этим.
– Может, нам просто не стоит рассказывать ей.
– Хорошо. Все равно я этому не особенно верю.
– Почему? – искренне удивилась Сентерри.
– Ну, знаешь, ты красивая, а я… Ладно, мне не нравится говорить о себе. Это навевает грустные мысли.
Сентерри передала юноше
– Мне холодно, – сказала она тихо и положила голову ему на плечо. – И не трудись предлагать мне плащ.
Ларон понял намек и обнял ее плечи свободной рукой. Они миновали еще один верстовой столб. До города оставалось около часа езды.
– И что вы с Веландер будете теперь делать? – задала вопрос Сентерри.
– Приносить радость, заниматься благотворительностью в Гладенфале, а потом поедем дальше. Нам нравится думать, что мы несем людям добро, но нас обычно никто не приветствует.
– Ты имеешь в виду убивать злых и гадких типов?
– «Убивать» – слишком сильное слово. «Выбраковывать» это мне больше подходит.
– А скажи… вы с Веландер… то есть вы…
– Мы что?
– Ну, в интимном смысле?
– Нет!
Горячность его возгласа показывала, что сама мысль об этом была для Ларона неприемлемой.
– Но ты ведь заботишься о ней.
– Да.
– Почему?
– Потому что я – все, что у нее есть.
– Но что ты получаешь взамен?
– Ничего. Это связано с идеей рыцарского служения. Ну, в общем. Полагаю я заслуживаю благодарности. По-своему она стала намного лучше и добрее после того, как умерла.
– Ты хочешь сказать, что живая она была хуже? – ужаснулась Сентерри.
– Ну понимаешь… в некотором роде да. Это очень сложно объяснить.
Несколько минут они ехали молча, но приближение города придало Сентерри решимости:
– А как случилось, что Веландер выпала столь необычная судьба?
Ларон покачал головой, словно сомневаясь, какую часть правды стоит рассказывать.
– Она была блестящей молодой священницей, перед ней открывались самые радужные жизненные перспективы, будущее было полно обещаний. Потом она сделала большую глупость, провела магический эксперимент. И ее убили. Я… я обнаружил эхо, отзвук ее души после того, как все признали ее мертвой. Я произнес заклинание. Конечно, это глупо, но я намерен и впредь вести себя глупо.
– Но почему? Она была мертва.
– Если умрет твой возлюбленный или ребенок, разве ты не станешь рыдать над его телом? Если произойдет несчастный случай, который лишит тебя дорогого человека, разве ты не сохранишь его портрет, кольцо, стихотворение, плащ, локон? Люди навещают могилы умерших, оставляют там цветы, свечи, даже вино. Все это позволяет умершим не исчезать полностью, без следа.
– Но все эти действия совершаются во благо живых, а не мертвых, – парировала Сентерри.
– В самом деле? Но мертв ли огонь, когда языки пламени угасли, а угли остыли, и лишь слабый красноватый отсвет сохраняется в последнем из них?
– Нет.
– Возьми эту последнюю искру, последний источник тепла и зажги свечу. Будет ли огонь мертвым?
– Но это не то же самое…
– Возьми свечу и с ее помощью
– Да, ты уже использовал это выражение, – задумчиво проговорила Сентерри.
– Это так. Значит, ты слушала мои слова. Это очень приятно, большинство людей не принимает меня всерьез.
Сентерри пыталась осмыслить то, что Ларон только что ей рассказал, но это было слишком трудно. Метафора, приведенная странным юношей, казалась необычной, но оспорить ее Сентерри не сумела.
– Итак, она не вполне жива?
– Нет, но вокруг нас множество живых людей, которые не заслуживают права на жизнь.
– Она убивает. Это нельзя назвать добром или справедливостью.
– Убивают и солдат, и король. Разница в том, что они убивают не только дурных, но и хороших людей, невинных, благородных, щедрых, потому что их войны редко имеют какое-либо отношение к справедливости. Веландер убивает лишь жестоких, отвратительных, злобных, жадных, конечно, за исключением непредвиденных случаев. Она вносит в мир больше добра, чем многие люди. Если бы я в одиночку попытался противостоять твоему бывшему рабовладельцу, его клиенту и их телохранителям, имея в руках боевой топор, разве смог бы я победить их всех и защитить твою честь?
Сентерри испугалась, потому что на этот вопрос могла дать один-единственный ответ. Представить себе, как симпатичный молодой герой стоит над поверженным телом Д'Алика, а с топора, сжатого в его руке, капает кровь негодяя, – такая картина все еще казалась ей весьма соблазнительной. Но сверхъестественно сильная Веландер, вырывающая горло у работорговца, вызывала у Сентерри прежний ужас, даже при условии, что девушка-вампир дала ей свободу.
– Я… я не поблагодарила Веландер, – с усилием выдавила Сентерри, испытывая стыд за столь явное пренебрежение манерами. – Как ты думаешь, она не обидится?
Ларон пожал плечами:
– В меньшей мере, чем ты или я, но может. Вампир все еще помнит события жизни Веландер, говорит голосом Веландер, вероятно, думает отчасти как Веландер. Во всяком случае, когда не испытывает голода. Веландер в состоянии голода бывает одержима одной мыслью.
– Есть ли для нее надежда на спасение?
– За всю историю только одного вампира сумели вернуть к жизни, а использованный механизм разрушен.
– И все же ты остаешься компаньоном Веландер, несмотря на то что любой другой человек избегал бы ее.
– Ну мне это представляется порядочным поступком. Я пытаюсь идти путем чести и рыцарства. Она пытается заботиться обо мне. Иногда, когда я выгляжу печальным, Веландер садится рядом, берет меня за руку и говорит, что я непременно встречу прекрасную девушку.
– Так и будет.
– Но какая девушка сможет вынести присутствие Веландер, спящей в гробу, пахнущей кровью и разрывающей глотки негодяям?
– Да, пожалуй, это могло бы послужить убедительным основанием для развода, – признала Сентерри.