Путешествие по Советской Армении
Шрифт:
Здесь во второй раз наш маленький отряд разделился. Пятеро остались внизу, довольствуясь достигнутой высотой и панорамой Армении, а двое, молодой альпинист Б. и я, упрямо полезли дальше. Это было игрушечное путешествие по бирюлькам. Только во сне переживаешь иной раз подобное, когда снится тебе восхождение по веревочной лестнице, ежеминутно обрывающейся. Конечно, на вершину есть удобная, другая дорога, но мы уже не имели времени ее искать. Добросовестно, как муравьи, переползали мы с камня на камень, синие от крупного града, сменившего наверху снег. Град бил нас по щекам, ветер пронизывал сборную, кое-как обмотанную вокруг тела одежду — свитер, платок, две кофты, одна на другой; холодные слезы, выжимаемые морозом, немедленно склеивали ресницы в ледяные сосульки, — но мы все же долезли до одной из вершин Арагаца (3898 метров) и остановились, оглушенные неистовым воем ветра.
Можно
Ни спрятаться от ветра, ни передохнуть от него было негде. Набрав снега, мы пытались согреть его в металлической кружке, чтобы напиться воды. Но крупные снежинки, каждая в градину, не хотели таять ни за пазухой, ни даже во рту, за щекой. Пришлось грызть их зубами и есть.
В награду за все усилия нас ждала неожиданная радость. Дикий ветер, рвавший на нас одежду, рвал в то же время и арагацкие туманы. Он их прогонял мимо кубарем, прямо вниз, по скату, и когда последние их клочья задрожали, разорванные по камням, выглянуло вдруг ярчайшее солнце и залило Арагац потоками света. Мы кинулись к краю нашей вершины и заглянули туда, где когда-то кипела и плавилась первоначальная материя Арагаца, — в кратер вулкана.
Но прежде всего — о месте, где мы находились. Это юго-восточная вершина, одна из четырех, симметрично возвышающихся, образуя квадрат вокруг кратера; она стоит острым клыком, отделенная от соседних непроходимыми пропастями. В кратер все четыре вершины спускаются вертикальными стенами, дающими такое головокружительное впечатление обрыва, что смотреть вниз нельзя без содрогания. Окраска стен напоминает мак. Она ярко-черная, отполированная до блеска, и ярко-красная, такая же гладкая, словно ее вылизали языки вечного огня, внизу красные, а наверху темные от копоти. Самый кратер представляет собою овальную воронку, похожую на небольшую долину. Мы, к сожалению, не могли его рассмотреть, так как он был густо засыпан снегом. Но очевидец, побывавший на Арагаце осенью, рассказывал, что кратер, кое-где поросший травой, покрыт какой-то бледно-розовой кашицеобразной массой, вероятно квасцами, — результат разложения полевого шпата под влиянием сернистых газов и воды.
Отверстие кратера, спрятанное между четырьмя вертикальными скалами, кажется чем-то очень болезненным, словно раскрытая рана или внутренности оперируемого человека. Отсюда родились те ущелья и горы, что мы называем сейчас «Арагац». Этот свирепый «бутон» утих, успокоился, но даже в мертвом своем виде он страшен, как страшны для новичка гигантские «варочки» на красильных фабриках, где кипят химические краски.
Артикский туф
Обойти южные вершины вулкана и спуститься с ленинаканекой стороны потруднее, чем идти назад по прежней дороге. Но если вы сумеете выбрать и выполнить этот более трудный путь, вы уже издалека увидите главное очарование Арагаца — розовый туф. Отдельные домики хорошо обтесаны и гладко пригнаны друг к другу. Цвет этих домов теплый и солнечный, но оцепить его в полной мере можно, лишь близко подойдя к самому Артику, где розовой россыпью кубиков, однородных, словно семейство грибков, вырастает перед вами целый поселок. Трудно представить себе что-либо более сильное, жизнерадостное, мерцающее теплотой и мягкостью солнца или розовым светом наливающейся луны, нежели эта группа домиков, выстроенных из неподражаемо прекрасного камня.
Когда гость, заходящий в Ленинакане в управление «Артиктуфа», жалуется, что здесь нет музея с образцами, — ему отвечают: целая деревня у нас музей, две церкви у нас музей, одна от XI века, другая от VII века! И стоят свыше тысячелетия, а полюбуйтесь на туф: сухой, не только не выветрился — еще лучше стал!
И действительно, волшебством кажется странная сухость древнейших церквей, их чистоплотная, строгая нарядность, неувядаемый стоицизм камня, не тронутого ни мхом, ни микроорганизмами, ни плесенью, ни влагой, нигде не крошащегося, здорового и сухого на ощупь. Невольно вспомнишь обманчивый мрамор Акрополя в Афинах. Его необычный для мрамора золотистый цвет (телесного оттенка) — это лишь изъеденная микроорганизмами поверхность. Он крошится и оставляет у вас на ладони ощущение нездоровой влажности, тогда как артикский туф изумляет своей решительной победой над временем. Не берет его время, — проходят столетия, а он держится все с той же крепчайшей легкостью, с какой вышел из рук каменотеса.
Крепчайшая легкость — вот совершенно точная формула для
Свыше тысячи лет разрабатывали артикский туф ручным способом. Если отойти километра на три-четыре от деревни, все время поднимаясь по склону Арагаца, и взобраться на крутую горку над старинным монастырем, то увидишь перед собой всю ленинаканскую долину, кое-где усеянную розовыми горсточками орехов — деревнями из туфа. Но под деревушками, выступая из-под зеленого покрова пятнами пролитой крови, лежит все тот же туф, и ему конца не видно. Он встает то россыпями, то панцирем черепахи, то бесчисленными круглыми вздутиями, похожими на пузыри. С вершины Арагаца туф растекся расплавленным потоком по всей этой местности, примерно на 50 квадратных километров. Если поковырять землю в любой лужице, в любом пригорке, вы тотчас же наткнетесь на толщу из туфа. И многочисленные ямки и черные дыры говорят о том, что здесь крестьяне ломали туф на постройки.
Каменная симфония не одинакова по цвету. Среди бесчисленных оттенков преобладают два более или менее стойких: сиреневый, напоминающий голубой дымок над деревней, и розовый, — словно камень веками лежал на закате и напоен теплым закатным солнцем.
Каковы запасы этого камня? Установлено, что один верхний участок района имеет, по всей вероятности, около 100 миллионов кубических метров туфа. Но так как строительство требует лучших образцов туфа и прежде всего, требует однородности камня по своим механическим и техническим свойствам, цифру эту следует, конечно, сократить. За несколько лет разработки здесь вырос целый промышленный городок, выросли железнодорожная ветка Ленинакан — Артик; туф погружается на платформы, чтобы разойтись по всему нашему Союзу. Распиловка его механизирована. И сам он стал одним из любимейших у нас стройматериалов. Каков же «портрет» этого камня? Возможно ли описать его зримо для читателя?
На глаз это очень пористая масса, похожая скорее на искусственный сплав, нежели на природный камень. Она и явилась результатом недостижимого, высокого искусства обжига и выдутия, в котором принимали участие огонь, ветер и газы, жара, механическое и химическое воздействие. Если отполировать туфовую лаву, поверхность ее кажется усеянной множеством дырочек и глазков, иногда очень больших. Между ними мелко-зернистая и волокнистая масса, необычайно жесткая и твердая на ощупь, с вкрапленными черными точками и зернышками инородных тел. Так жёсток этот камень, что напоминает вашей ладони щетку. Не только жёсток, но и сух. Впечатление сухости передается даже глазу. Красные кирпичи, например, к которым мы привыкли на севере, сплошь да рядом «намокают», дают впечатление осклизлой мокроты, отсырелости. Сухое оперение птиц, сухие волокна хлопка дают острое увлажнение, мокнут под дождем. Артикская туфовая лава в высшей степени гигроскопична (это значит, что она прекрасно поглощает влагу и обладает способностью дышать), но вместе с тем она не мокнет, не сыреет, не меняет своей сжатой, вернее отжатой, высушенности под влиянием влаги. Стены из нее, стоящие свыше тысячелетия, изумляют своей сухостью, своей прочностью, — ни мох, ни вереск, ни мокрицы, ни пауки не гнездятся между плитками, сухими и жесткими, как в первый день кладки. Из этой лавы удается делать великолепные крыши.
Еще одно к «портрету». Пористость, как нам обманчиво кажется, способствует хрупкости. Пористость — бесчисленные дырочки — создает ощущение непрочности, легкой рассыпчатости материала. Но попробуйте расковырять хотя бы одну пору артикской лавы! Вокруг нее частицы материи держатся с несравненной сцепленностью.
Что это значит? Это значит, что здесь природа естественно воплотила тот технологический принцип, к которому мы лишь недавно пришли и который является сейчас величайшим принципом формы: пустота (а в искусстве пауза) есть тоже строительный, элемент формы, и максимальной крепости добиваются не от сплошного чередования материальных атомов, а от чередования их вперемежку с пустотами. Пауза — мать ритма, ритм — отец всякой устойчивости, начало формы.