Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
любой момент. Посмотрев немного, я двинулся к двери приемного зала, возле
которой толпилось множество слуг, солдат и просителей. Благо-даря большим
тюрбанам, которые я и мой спутник надели на себя, и моему виду отшельника,
который я приобрел вследствие трудного путешествия, все расступились и
беспрепятственно пропустили меня в зал.
Я застал принца в том виде, как было описано выше, по правую руку от
него сидел его везир, а далее
жители Герата, среди них один перс, Имамверди-хан, который по причине
какого-то мошен-ничества бежал сюда из Мешхеда. Перед принцем стояли его
мухрдар (хранитель печати) и четверо или пятеро других приближенных. Я вошел
с приветствием, подобающим моему положению дервиша, направился, не обратив
на себя особого внимания общества, прямо к принцу и сел между ним и везиром,
потребовав у этого довольно толстого офицера подвинуться, причем мне
пришлось прибегнуть к помощи рук. Это вызвало смех, я же, ничуть не изменяя
себе, сразу поднял руки, чтобы произнести сидячую молитву. (Это арабская
молитва, и состоит она из следующих слов "Боже, Господь наш, дай занять нам
благословенное место, так как истинно Ты даруешь нам жизнь".) Пока я это
проделывал, принц пристально смотрел на меня, и я заметил, что он был
поражен, а когда я сказал "аминь" и все присутствующие вместе со мной
погладили бороды, принц приподнялся в своем кресле и восклик-нул, показывая
на меня пальцем, полусмеясь, полуудивленно: "Валлахи, биллахи шума инглиз
хастид!" ("Ей богу, клянусь, вы англичанин!").
Громкий смех сопровождал странную выходку молодого принца, он же, не
оставляя своей выдумки, вскочил с кресла, встал напротив меня и, хлопая в
ладоши, как ребенок, которому пришла счастливая мысль, воскликнул: "Хаджи
курбанет ("Пусть я буду твоей жертвой"), скажи мне, не правда ли, ты
англичанин-табдил ('инкогнито")?" Его поведение было таким наивным, что мне,
право же, было жаль лишать мальчика радости; однако у меня было основание
бояться дикого фанатизма афганцев, и, сделав вид, что шутка оказалась
немного грубоватой, я сказал:* [201] *"Сахиб мекун ('Оставь"), ты ведь
знаешь слова: 'Кто правовер-ного даже в шутку назовет неверным, сам станет
неверным". Дай мне лучше что-нибудь за мои фатихи, чтобы я мог отправиться
дальше". Мой серьезный вид и хадис, который я произнес, привели молодого
человека в замешательство, пристыженный, он сел и извинился, сказав, что
никогда не видел хаджи из Бухары с такими чертами лица. Я ответил, что я не
из Бухары, а из Константинополя, и, когда я предъявил ему для доказательства
свой паспорт, а также рассказал
Акбар-хана, который в 1860 г. побывал в Мекке и Константинополе и с которым
султан был особенно обходи-телен, он, казалось, изменил свое мнение. Паспорт
передавали из рук в руки, все высказывали свое одобрение, принц дал мне
несколько кранов и отпустил с приказанием посетить его еще несколько раз во
время моего пребывания, что я и сделал.
Впрочем, хоть эта шутка и прошла для меня удачно, для моего дальнейшего
пребывания в Герате она имела неприятные последствия. После принца каждый
старался обнаружить во мне замаскированного англичанина, и ко мне приходили
персы, афганцы и гератцы, без сомнения, для того, чтобы проверить
справедливость своих подозрений. Самым настырным был некий Хаджи Шейх
Мухаммед, старик, пользовавшийся славой вели-кого астролога и астронома. И
действительно, насколько я его узнал, он довольно много читал по-арабски и
по-персидски. Он рассказал мне, что путешествовал с Ханыковым и оказывал ему
в Герате много услуг, за что тот дал ему письмо к русскому послу в Тегеране,
которое он хотел бы переслать теперь через меня. Тщетно я пытался доказать
доброму старцу, что у меня нет ничего общего с русскими, но так и не смог
поколебать его уверенности. Удивительнее всех казались мне персы и афганцы.
Они полагали, что видят во мне человека а la Эльдред Поттингер, который
прибыл в Герат как торговец лошадьми, а позже правил городом. Мне говорили,
что у меня здесь кредит в сотни и даже тысячи дукатов, и все же никто не
хотел дать мне несколько кранов на хлеб.
Как бесконечно долго тянулось время, которое мне пришлось прожить в
Герате, дожидаясь каравана! Город имел мрачный, печальный вид, страх перед
завоевателями был написан на лицах жителей, и предметом разговоров все еще
была последняя осада, захват и разграбление. По свидетельству гератцев,
которое, впрочем, совсем неверно, Дост Мухаммед-хан захватил город не
благодаря храбрости кабульцев, а из-за предательства гарнизона. По их
рассказам, любимый ими Султан Ахмед был отравлен, а его сын Шанаваз,
которого гератцы почти обожествляют, только тогда получил известие о
предательстве, когда большая часть палтана^131 уже проникла в крепость. Бой,
который вел осажденный хан вместе со своими верными, истинно любящими его
подданными против озлобленного тестя^132 был одним из наиболее ожесточенных,
описание ужасов сражения больно *[202] *слушать, а еще страшнее рассказы о