Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
двенадцатилетнего сына и десятилетней девочки; за сговором последовал
семейный обед, от которого мы, его гости, не имели права отказаться. Когда
мы вошли в юрту будущей жены, она ткала шаль и, казалось, была полностью
поглощена этим занятием, делая вид, будто совсем не заметила нас; в тече-ние
двух часов, которые мы там провели, я только раз приметил, что она украдкой
взглянула в сторону нашей компании. За обедом, который в мою честь состоял
из сваренного в молоке риса, Ханджан
бы, собственно говоря, состояться только следующей осенью, но он захотел
воспользоваться нашим присутствием, чтобы приоб-щиться к святой благодати.
Чтобы не забыть, упомяну еще о празднике, который устроил для нас один
каракчи; этот разбойник один, пеший, не только взял в плен трех персов, но и
гнал их впереди себя в неволю восемь миль, тоже совершенно один. Он отдал
нам предписываемую религией десятую часть добычи, что составило для каждого
из нас кругленькую сумму в два крана, и как же он был счастлив, когда мы
хором, благословляя его, провозгласили фатиху!
Мое пребывание у туркмен было кратким, сравнительно даже очень кратким,
но нельзя не рассказать о событиях, свидетелем которых я был. Это печальная
картина человеческой жестокости, и я приведу поэтому только некоторые данные
из своего днев-ника.
18 апреля
Ильяскули жил в четвертой из немногих юрт, стоявших на берегу Гёргена;
до тридцати лет он занимался обычным для туркмена делом - грабил и похищал
людей, а теперь удалился на покой, потому что, как он сам говорил,
намеревался провести остаток жизни в этом смешном бренном мире (фана дюнья),
благочестиво соблюдая закон; но, насколько мне известно, при-чина была в
том, что огнестрельные раны, нанесенные адским *[55] *оружием у Ашуры,
мешали ему и дальше заниматься его опасным ремеслом. Надеясь, что своими
молитвами я призову божественное благословение на его голову, он подробно
расска-зал мне, как русские, объявив религиозную войну, т.е. желая вырвать
нескольких русских, оказавшихся в плену у разбойников, высадились здесь,
напали на них и подожгли все юрты на берегу Гёргена. Битва продолжалась
целый день. Хотя русские были слишком трусливы и боялись приблизиться,
храбрые гази (по-борники веры) не могли противостоять дьявольскому
искусству. Он тоже получил тогда несколько смертельных ран и пролежал весь
день почти бездыханный, пока наконец пир (духовный отец) не вернул его к
жизни^38 .
Сегодня Ильяскули хотел сопровождать меня до овы Анна-хана, который
живет в районе верхнего течения Гёргена у самой персидской границы; то ли из
любопытства,
со мною. Сначала мы ехали вдоль левого берега, но, чтобы не попасть в
большие болота и трясины, нам приходилось делать значительный крюк. Не зная
как следует мотива поездки, я мог бы заподозрить неладное, но опыт последних
дней укрепил мою уверенность в собственной безопасности, а когда я видел,
что навстречу мне, когда мы проезжали мимо какой-нибудь юрты, выходили люди
с молоком, сыром и подарками, чтобы получить мое благослове-ние, всякая
мысль о неблагополучном исходе улетучивалась, и я в веселом расположении
духа ехал дальше, испытывая неудобства только от тяжелой туркменской
войлочной шапки, поверх которой было намотано еще несколько локтей холста в
виде тюрбана, да от тяжелого ружья за спиной, которое мне, несмотря на роль
муллы, приходилось ради приличия возить с собой. Случалось, что Ильяскули
отставал на целых полчаса, а я тем не менее продолжал свой путь и иногда
встречался с мародерами, которые, поодиночке возвращаясь из неудачных
походов, мерили меня мрачными взглядами. Некоторые здоро-вались со мной,
другие же только спрашивали: "Чей ты гость, мулла?", чтобы из ответа о
названном лице сделать вывод о возможности моего ограбления; однако
достаточно было мне сказать: "Кельте Ханджанбая", как они с видимым
недовольст-вом следовали дальше, глухо бормоча себе в бороду: "Аман бол!"
("Будь здоров!").
Вечером мы подъехали к группе юрт (с нами был также Ханджан, ехавший в
другом направлении, но все же присоединив-шийся к нам). Анна-хан,
патриархальный глава семьи, на вид лет шестидесяти, сидел на зеленом склоне
холма в кругу своих внуков и маленьких детей (эти степени родства у людей
одина-кового возраста встретишь лишь на Востоке) и с удовлетворе-нием взирал
как на свое окружение, так и на возвращавшихся с богатого пастбища овец и
верблюдов. Прием был коротким, но весьма дружественным; шагая впереди, он
проводил нас в стоявшую наготове юрту; там мне указали на почетное место,*
[56] *и настоящая беседа началась лишь после того, как со стола исчезли
последние остатки спешно заколотой овцы. Анна-хан говорил мало, но
внимательно слушал мои рассказы о жизни в Турции и о русско-турецких
отношениях; только на следующее утро он стал разговорчивее, и первая речь, с
которой он высту-пил, был рассказ о гостеприимстве, которое он оказал
английско-му эльчи (посланнику) на его пути в Хиву; я тотчас угадал, что это
была миссия столь печально погибшего в Бухаре Артура Конолли, направленного