Путешествие по Средней Азии
Шрифт:
В этот день я впервые ехал на верблюде, сидя в своей деревянной
корзине; противовесом мне служили несколько мешков с мукой, потому что на
этот раз Хаджи Билал отказался от подобного удовольствия. Наш путь
по-прежнему лежал на север; не прошло и двух часов, как зелени вокруг не
стало, и мы впервые очутились в мрачной пустыне с сильно пахучей за-соленной
почвой. То, что предстало нашим глазам, могло считаться настоящей пустыней.
Невысокое
приблизительно в восьми милях к северу от Гёмюштепе. Чем ближе мы к нему
подъезжали, тем более зыбкой становилась почва; у самого его подножия мы
попали в настоящее болото; езда по этому месиву была сопряжена с величайшими
трудностями, и верблюды, поскальзываясь на каждом шагу на своих губчатых
стопах, грозили сбросить меня в грязь вместе с корзинами. Поэтому я
предпочел слезть добровольно и, прошагав полтора часа по болотной хляби,
добрался до Кара Сенгер, а вскоре показалась и ова Кульхана.
По прибытии туда меня поразило, что Кульхан сразу же провел меня в свою
юрту и убедительно просил никуда не выходить, пока он меня не позовет. Я уже
начал подозревать самое худшее, услышав, как он обрушивал проклятия на своих
женщин за то, что они опять куда-то убрали цепи, и велел побыстрее принести
их. Сумрачно озираясь по сторонам, он несколько раз заходил в кибитку, но со
мной не разговаривал; я все более утверждался в своих подозрениях, особенно
странным было то, что Хаджи Билал, очень редко оставлявший меня одного, не
появлялся. Погрузившись в тревожные мысли, я не сразу услышал приближавшееся
бряцание цепей и увидел вскоре, что в юрту вошел перс, волоча за собой
тяжелые цепи на израненных ногах; это его имел в виду Кульхан, разыскивая
цепи. Вслед за персом пришел Кульхан и велел поскорее принести чай. Когда мы
напились чаю, он попросил меня встать и перейти в другую юрту, которую успел
за это время поставить. Он хотел сделать мне сюрприз, и этим объяснялось его
странное поведе-ние. Тем не менее я никогда не мог относиться к нему хорошо.
Насколько велика разница между ним и Ханджаном, видно лучше всего из того,
что за все десять дней, когда я гостил у него, этот чай был единственным
угощением, которым я обязан его гостеприимству. Впоследствии мне сообщили о
его предатель-ских планах, которые он не преминул бы привести в исполнение,
если бы Кызыл Ахунд, которого он особенно боялся, строго-настрого не
приказал ему обращаться со мной возможно почтительнее.
*[67] *Юрта, в которой я теперь жил в компании с десятью другими
товарищами по путешествию,
который присоединился к нам для того, чтобы вместе со своей женой, бывшей
рабыней, украденной из племени каракалпак, отправиться в Хиву; его жена,
захваченная ночью во время разбойничьего нападения и привезенная сюда,
хотела узнать, остался ли в живых ее бывший муж, которого она покинула
тяжелораненным, и кто купил их детей, и где они теперь живут. Особенно ей
хотелось узнать, что сталось с ее двенадцатилетней дочерью, о красоте
которой она рассказывала со слезами на глазах. Бедная женщина своей
верностью и необычайным трудолюбием сумела настолько привязать к себе своего
нового повелителя, что он вместе с нею отправился на поиски. Я все спрашивал
его, что он будет делать, если найдется первый муж, однако это его мало
беспокоило, так как закон гарантировал ему его собственность. "Насиб
(судьбе), - говорил он, - угодно было послать мне Хейдгул (Собственно
Эйдгуль, т. е "праздничная роза"^42 ) (так звали его жену), и люди не могут
ей противиться". Среди вновь присоединивших-ся к нам спутников, которые
хотели совершить путешествие под началом Ильяса, был, кроме того, дервиш по
имени Хаджи Сиддик, необычайно искусный обманщик; он ходил полуголый и в
пути через пустыню взялся сторожить верблюдов, а при этом, как мы узнали
лишь в Бухаре, у него в тряпье было зашито 60 дукатов.
Вся эта компания обитала совместно в одной юрте, ожидая, что ханский
керванбаши в скором времени прибудет и тогда начнется наше путешествие через
пустыню. Ожидание было мучительным для всех нас. Меня больше всего
беспокоило уменьшение моих запасов муки, и я уже стал уменьшать свою дневную
порцию на две пригоршни; к тому же я предпочитал теперь печь хлеб без
закваски, в горячей золе, потому что, испеченный таким образом, он тяжелее
переваривается, дольше остается в желудке и голод не так скоро дает себя
чувствовать. К счастью, у нас была возможность совершать небольшие вылазки
за подаянием, и мы никоим образом не могли по-жаловаться на отсутствие
благотворительности у этрекских туркмен.
Здесь же, в Этреке, в юрте знатного туркмена по имени Кочак-хан я
встретил одного русского, бывшего матроса из Ашуры. Мы зашли отдохнуть к
Кочак-хану, и, как только меня отрекомендовали как руми (османа), хозяин
сказал: "Сейчас я доставлю тебе удовольствие. Я знаю ваше отношение к
рус-ским, и сейчас ты увидишь одного из твоих заклятых врагов в цепях". Мне