Путешествие вокруг Солнца на земном шаре
Шрифт:
Кажется, Хармс писал: «Ожидание утяжеляет взгляд». Мне всегда интересно было смотреть в какую «маску» стягивается лицо человека, который, к примеру, бездумно сидит в очереди или долго едет в метро. У кого-то лицо приобретает хмуро — недовольное выражение, кто-то — сама печаль, а у комсорга нашего класса — оно замечательным образом складывалось в плакатную гримасу из серии «Пролетарии всех стран — объединяйтесь!»
У меня существует особое чувство невыносимого, мучительного стыда, вызываемое КСП-ешными песнями, театральными капустниками, КВН и прочей самодеятельностью.
Особенно ужасен театр, которым меня, как впрочем и всех детей моего поколения, обязательно, с самого раннего возраста,
У меня остались теплые воспоминания о детских спектаклях, хотя, возможно, они таковы из-за того оттенка, которым отливает детство, когда взглядываешь на него из сегодняшней дали.
Но «взрослый», «серьёзный» театр приводил меня, перефразируя Набокова, в небольших дозах — к скуке, а в больших — к оголению всех нервов.
Сидя в партере и покорно страдая от сюжета, скроенного по пошлой балаганной выкройке, сидя в абсолютном одиночестве — все окружающие захвачены действием. Отсутствие контакта и какого-то либо сочувствия между тем, что происходит на сцене и мной, приводит меня к ощущению, что я зачем-то присутствую при выяснении отношений каких-то незнакомых, чужих мне людей, я невольно начинаю чувствовать себя в неприятной роли подслушивающего и подглядывающего человека…
Тогда, чтоб хоть как-то скоротать время, я начинаю рассматривать декорации, но это вряд ли может меня утешить — фанерные доски, обтянутые тканью, безнадежно претендующие на то, чтобы казаться садом или домом; искусно сделанные фальшивые окна, всегда напоминавшие мне «ложные», застроченные карманы, выглянешь, купившись, в такое окно, а там пыль, старые тряпки, душный воздух кулис; такие же двери, пародирующие друг друга, открываясь на всё ту же сцену…
Вдруг невольно вздрагиваю от громких возгласов — это после небольшого затишья актеры опять принялись «играть»— раздаются одна за одной реплики — крики, которые они издают своими поставленными по правилам этого искусства голосами, ненатурально разделяя и выделяя слова, одновременно складывая лицо в одну из тех неописуемо вульгарных гримас, которые призваны изображать «чувства»…
В детстве я, помнится, полагала, что чем громче орёт актер, тем, стало быть, он лучше играет. Как это не наивно, но сдается мне, что большинство театральных режиссеров руководствуются именно этим фактом.
Чувство невыносимой неловкости, мучавшее меня с детства в заведениях типа театра и цирка, чувство стыда за этот юмор и этот пафос, приводили меня к одному и тому же вопросу, который я задавала себе, потихоньку выбираясь в очередной раз недосмотренного (недовыдержанного) спектакля: «Как, как такое можно серьезно и с достоинством пропеть или сказать, и не сойти с ума потом от стыда и позора?!»
Примечательно, что я не находила понимания, высказывая вслух описанное выше мнение. Как правило, на меня, словно мессершмидты, начинали пикировать учителя, родственники, знакомые и даже некоторые друзья — приятели. Характерно, что обычно какой-либо аргументированной полемики не возникало, всё ограничивалось произнесением громогласных аксиом типа: «Это же культура! Это же искусство!»
Помню, что кто-то из возмущенных обвинил меня в «бездуховности», на что я, смеясь, заметила, что это одна из проворных советских идеологических подмен, когда прослушивание в Консерваториях симфоняка и «походы» в театр считались проявлением духовности.
Позже, в воспоминаниях Георгия Иванова, я вычитала афоризм, который мог бы послужить хорошим эпиграфом к этому тексту: «Русская интеллигенция справляла театральный ритуал с брезгливой поспешностью». Автором этого высказывания оказался один из моих любимых поэтов — Осип Мандельштам.
Часть 3
Студент
Мне было 16 лет, я болела; мама, уходя на работу, вызвала врача на дом. Пришел студент, который, по-видимому, был на практике в поликлинике. Он послушал меня, посмотрел мне миндалины, пощупал живот, а потом и говорит: «Какая же ты красивая!» И смотрит на меня. Возникло напряженное молчание. Мне стало не по себе,
Степашка — ниндзя.
Разговор
Я: Ты знаешь, я, наверное, пойду учиться рисунку, за 10 тысяч урок.
Свинек: Да я бы за эти деньги медведя научил рисовать!
Я: Не желаю я медведя рисовать!
Свинек (выходя из себя): Hallo, anybody home?! Не тебя медведя рисовать, а самого медведя!
Детское видение вещей может снова ощутить взрослый, испытав состояние «же ме вю» — состояние «никогда ранее не виденного».
Герой и Ничтожество
Герой всегда на постаменте, внимание публики, поклонение и слава — все это для него. Все хотят быть героями, смотреть на все с высоты и прочее. Герой всегда красив, умен, великодушен, отважен. Однако, художественный, а тем более жизненный опыт учат нас, что за подвиг героя заплачено трудами, мучениями или даже смертью ничтожеств, незаметных, часто непривлекательных, но и незаменимых для торжества героев. Таким образом, подвиг Герой и Ничтожество совершают вместе, однако вся слава, почет, золотые блестки и небо в алмазах достается одному Герою, что заметим, весьма несправедливо. Как бы осуществился полет великого Героя Гагарина в космос, если бы не замученные десятками обезьяны, крысы и два великих Ничтожества Белка и Стрелка? Где им памятник? Нет такого! А Гагарин — стоит на высоте сотни метров на железном шесте; выпускается масса книг с его отографиями, снимаются фильмы, празднуется 12 апреля… Это — жизнь, но то же самое происходит и в сказке, хотя, казалось бы, именно в сказке (в отличие от жизни) осуществляется торжество справедливости. Ан нет! Что бы делал Герой Иван-дурак без типичного Ничтожества Конька-Горбунка?! Блестящей иллюстрацией этой теории является финал «Властелина Колец» — Герой Фродо оказывается не в силах, несмотря на весь пройденный им героический путь, совершить последний, самый главный подвиг — и если бы не Ничтожество Горлум, пожертвовавший своей жизнью и спасший весь мир. Думаю, Толкиен понимал это. В отечественной детской литературе советского периода самым разработанным образом Ничтожества является образ Чебурашки. Если не верите — прослушайте песню этого существа о самом себе. Поэтому я и группа моих единомышленников считаем, что Гагарин не должен более красоваться на своем шесте в Героическом одиночестве. На плечо ему следует поставить Чебурашку, причем таким образом, чтобы головы их были на одном уровне — что демонстрировало бы их единство, равноценность, причастность к подвигу и восстанавливало, наконец, попранную справедливость. Защищало бы «милость падших». Почему именно они? Гагарин — универсальный Герой, причем космического, планетарного уровня. А Чебурашка — универсальный, собирательный, трогательный образ всех ничтожеств (так как Белка и Стрелка, поставленные Гагарину на плечи, как бы «замыкали» тему восстановления справедливости исключительно в космической области). А мы хотим архетипичности!
Баба Яга
Существует много определений Бабы Яги, например — «костяная нога», бабка в избе на курьих ногах, в ступе и прочее, однако, никто до сих пор не объяснил, как появился этот образ. Это сделал Алхимик, когда его посетило вдохновение известного рода. Вот его объяснение: Баба Яга — образ, появившийся еще в языческие времена. Русь тогда имела некоторую связь с Индией. В те древние времена и забрел в русские леса индийский йог, поселился в избушке, построив ее на свой манер, отличающийся от славянского. Как и все йоги, он имел длинные волосы, отсюда — «баба». Страшно худой — вот и «костяная нога». А то, что он левитировал время от времени — трансформировалось в головах русичей в «полеты на ступе». А когда случайные путники забредали в его избу и в ужасе спрашивали: «кто ты?», он отвечал «Йог». Отсюда — Яга.