Путешествие. Дневник. Статьи
Шрифт:
Соделай манием всемощным,
Да я в суде не знаю лиц,
Да буду помощь беспомощным,
Отрада сирых и вдовиц,
Благим — прибежище надежно,
И злым чадолюбиво строг.
. . . . . . . . . . . . . .
Да не обрящется несчастный
Во всем владении
Посли мне свыше смысл пространный,
И дух мой в силу облеки,
Ничтожить козни злобы бранной,
Сражать противные полки,
Спасать Россию от наветов,
Над всеми царствами вознесть,
Разрушить дерзость, зависть, лесть...
. . . . . . . . . . . . . .
Над всем же сим взываю слезно,
С рабом твоим не вниди в суд!»
Скончал моление устами,
Не кончил в глубине души.
Чувство не велеречиво: для него довольно и одного слова! Таково глагол бысть в 4 песни в следующей строфе (Петр после Полтавской битвы говорит о Карле XII):
Рек враг, кипящий злым наветом:
Под солнцем власть моя крепка!
Пойду — и будет над полсветом
Моя господствовать рука;
Цепями прикую Россию
К престола моего столпам
И дам покой моим стопам,
Возлегши ими ей на выю!
Но бог:
Велел от выспреннего свода:
Да будет в севере свобода!
И север восклицает: бысть!
В рассказе о Мазепиной измене (в 3 песни) поэт, обращаясь к предателю, восклицает:
И зверь срамляется угрызть
Питающу его десницу —
А ты! сокройся жив в гробницу!
Здесь умолчание сильнее всего, что бы можно было сказать. В этом же рассказе другие два стиха заставляют невольно задуматься:
Но, ах! сердца людей коварных,
Как бездны моря, глубоки!
Далее, там же:
Где молнии твои дремали,
О небо! где коснил твой гром,
Когда отступник день печали
Простер, как тучу, над Петром?
Это самое пылкое изражение живейшего участия, которое поэт переливает и в слушателей.
О
Мазепа,
Злодейства ужасом гоним,
Бежит — и чает, что над ним
Возжечься молнии готовы
И, мстительным огнем паля,
Истнят рушителя закона;
И что его, как Авирона,
Поглотит гневная земля!
Избег далече, небрегомый,
Как вран, витая по горам;
Но совестью своей жегомый,
Безмерен чувствуя свой срам,
Гнетомый злобой неисходной,
Едва свободный воздохнуть,
Невольно прерывает путь.
Как туча на скале неплодной,
Сидел он мрачен и угрюм;
И мысли черные постыдны,
Как в терние спешат ехидны,
Спешат в его нечистый ум.
. . . . . . . . . . . . . . .
Как угль — в нем сердце потемненно;
Проникнул трепет в тук костей
И в глубину души мятежной;
Он весь дрожит, как легкий лист;
И в слух его, как вихрей свист,
Шумит глас мести неизбежной;
И кровь им преданных на смерть
Стремится на него, как море:
Не смеет он, погрязший в горе,
Воззреть с надеждою на твердь.
Язвится светом благодатным,
Как аспид, кроется во мгле,
. . . . . . . . . . . . . . .
Носящий ужас на челе,
. . . . . . . . . . . . . . .
Клянет себя и всю природу;
В очах его густеет ночь.
Но злодей взревел
От бездны сердца своего,
И жизнь оставила его!
И певец вопиет вслед отлетающей его душе: «Смертию казнь твоя еще не кончилась».