Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг
Шрифт:
Чем разнообразнее процедуры, применяемые для его деконструкции, тем более противоречивой представляется окончательная картина, тем загадочнее прагматика этого произведения. В ходе пристального чтения «Дивного нового мира» возникает целый ряд вопросов.
1. Действительно ли Новый мир столь безоговорочно отвратителен и бесчеловечен, как об этом впоследствии заявлял Хаксли? Именно в таком свете прочитал роман, например, Г. К. Честертон. Вот что он пишет в статье «Конец модернистов» (1933), напечатанной в London Mercury: «Дивный новый мир» показывает, что, как бы мрачно Хаксли не смотрел на сегодняшний день, он определенно ненавидит день завтрашний» [85] .
85
Цит. по: The Hidden Huxley. P. 228.
2. Разве
3. Считал ли Хаксли индейскую резервацию, изображенную в романе, полновесной антитезой новомирской цивилизации?
4. Являются ли искренними сатирические нападки О. Хаксли на науку и технику? Был ли автор последователен в своей критике научных концепций и изобретений?
5. В самом ли деле Олдос Хаксли считал результаты «неопавловианского», бихевиористского воспитания безоговорочно негативными?
6. Правда ли, что идея контроля над качеством и количеством человеческой популяции представлялась ему столь безнравственной? Считал ли он аморальным разделение на касты?
7. Каким на самом деле было отношение писателя к психофармакологическим способам воздействия на сознание, т. е. считал ли он применение наркотика нежелательным и безнравственным?
8. Следует ли читателю воспринимать сатирическое изображение фрейдистских концепций в «Дивном новом мире» некритически, т. е. как надежное свидетельство резко отрицательного отношения О. Хаксли к Фрейду и фрейдизму?
Как видно из перечисленного, текст «Дивного нового мира» взывает к весьма критичному прочтению. Очевидные и подспудные противоречия просто-напросто не могут быть оставлены без комментария, ибо единая картина созданного писателем художественного мира является непротиворечивой лишь на первый взгляд. Стремясь найти объяснения моим собственным «колебаниям», неизменно возникающим при каждой попытке осмыслить это произведение, я решила определить в самом тексте «внутренние напряжения» и разрешить загадки доступными литературоведу способами.
Как ни странно, яснее всего представляется вопрос о приемлемости Мирового Государства. Насколько негативной представлялась писателю эта идея? Я уже говорила о том, что роман создавался в межвоенные десятилетия, когда не осталось никаких сомнений в том, что конфликт интересов и агрессивная политика держав гарантирует продолжение массовой бойни. В этом свете идея единого всемирного правительства могла выглядеть весьма привлекательной. На фоне удручающих реалий Великой депрессии многие западные интеллектуалы выражали одобрение «мудрой плановой экономике СССР», благодаря которой этой стране удалось избежать экономического кризиса. Хаксли не разделял их оптимистических взглядов. Опасаясь глобальной диктатуры, рисуя в своем воображении, как ему тогда представлялось, самую страшную картину – мир под пятой большевиков, – автор «Дивного нового мира» все же понимал, что многие проблемы, такие, как проблема численности и качества населения планеты, проблема пищевых и энергетических ресурсов, проблема занятости, проблема психического здоровья масс, могут быть разрешены не только «планово», но и непременно «всем миром», т. е. с помощью универсальных программ, иногда вынужденно жестких решений некой центральной власти, преодолевающей конфликты национальных интересов. В конце жизни Хаксли по-прежнему настаивал на том, что успех подобных программ может обеспечить лишь Всемирное правительство. Таким образом, можно заключить, что идея Мирового Государства вовсе не обязательно представлялась Олдосу Хаксли неприемлемой. Сомнительно, что картины разумного глобального управления, нарисованные, например, в «Современной утопии» (1905) Герберта Уэллса, казались ему отталкивающими.
Не столь однозначно решается вопрос об истинном отношении Хаксли к изображенной им индейской резервации, которая, на первый взгляд, призвана служить альтернативой «заорганизованной» новомирской цивилизации. Впрочем, при ближайшем рассмотрении оказывается, что показ отталкивающей естественности индейской резервации лишь осложняет нашу оценку романного мира. Иронизируя над придуманной им самим альтернативой, Хаксли изобразил не облагороженную естественность, а максимально грубую этнографическую экзотику. Описания жизни пуэбло,
Джон Дикарь, знаток Шекспира, мазохист и истерик, страдающий от Эдипова комплекса, одинаково дезориентирован как в индейской резервации, так и в новом Лондоне. По причине своей искусственности эта фигура нисколько не помогает читателю сделать осмысленный выбор из двух миров. Рассмотрим вопрос о противостоянии цивилизации и дикарства и шире – экзотики – подробнее.
1. Цивилизация или примитив
Роман «Дивный новый мир» выставляет на суд читателя две культуры жизнестроительства – «цивилизованную», урбанистическую и «естественную», природную. Последняя представлена в романе как экзотическая. Ее нарочитая инаковость противостоит избыточному, выхолощенному, стерильному («без стрептококков и спирохет») урбанизму футуристического Лондона. Две культуры соответствуют двум эстетикам, описанным Хаксли в эссе 1931 г. «Новый романтизм» (The New Romanticism), впоследствии вошедшем в сборник «Музыка ночью» (Music at Night, 1931). Данное эссе совпадает по времени с публикацией романа не случайно, а потому, что является своего рода рефлексией Хаксли по поводу композиции «Дивного нового мира» и соотношения в нем «своего» и «чужого», цивилизованного и экзотически-примитивного. «Своим» в романе, по правилам игры, читатель должен считать Лондон 632 г. э. Ф., а «чужим» – индейскую резервацию в Нью-Мексико, населенную дикарями.
«Новый романтизм» содержит не только остроумнейшую критику всего того, что писатель считал псевдосовременным в искусстве. Это эссе дает нам ключ к ответу на следующий вопрос: что Хаксли полагал предпочтительным в конструируемом утопическом мире – радикальную цивилизованность или радикальную естественность? Оба текста – эссе и роман – дают очевидный ответ: ни то, ни другое, по крайней мере, в том виде, в каком они были явлены в искусстве и литературе первой трети XX в.
«Новый романтизм», разумеется, не единственная статья Хаксли, посвященная современному искусству, однако именно в ней он особенно беспощаден к художникам и литераторам, по его мнению, искажающим правду о природе человека. Фактически, «Новый романтизм» представляет собой критику модернизма [86] . Хаксли весьма скептически относился к тому, что он полагал «радикальным» в современном искусстве. Писатель при этом был неплохо осведомлен о большинстве художественных новинок, так как работал обозревателем отдела искусств и литературы ведущих периодических изданий. В «Новом романтизме», избегая термина «модернизм» и заменяя его такими формулами, как «современные художники» и «современное искусство», Хаксли утверждает, что дух «современности» проявляется двояко. Он выделяет два вида романтизма.
86
О том, что Хаксли весьма критически относился к проявлениям модернизма во всех видах искусства см., в частности, Firchow Р. Reluctant Modernists: Aldous Huxley and Some Contemporaries / Ed. Ev. Firchow and B. Nugel. Muenster; Hamburg; London: Lit Verlag, 2002.
Первый преувеличивает значимость индивидуального и естественного. К представителям этого вида он причисляет не только классических романтиков, но и Руссо, которого справедливо считает ответственным за концепцию естественного человека. Искусство, следуя руссоистской традиции, которую писатель почему-то называет «романтической», выпячивает все индивидуальное, природное и естественное. Хаксли заявляет, что современный художник такого сорта стремится к «примитивности»:
Но там где дикарь Руссо был благородным, утонченным и интеллектуальным, примитивный герой, которого предпочитают изображать наши художники, напоминает помесь индейца апачи из трущоб, негра из Африки и пятнадцатилетнего школьника. Наши современные Руссо <…> презирают разум и порядок <…> [87] .
87
Huxley A. The New Romanticism // CE. Vol. III. R 253.