Путеводитель по «Дивному новому миру» и вокруг
Шрифт:
В октябре 1915 г. Олдос отправляет своему старшему брату Джулиану очередное остроумное послание, жалуясь, что тот совсем не утруждает себя перепиской. Младший брат обещает поступить симметрично – подобно «дражайшим бошам с их цеппами», которые в ответ на каждую бомбу, сброшенную на Англию, получают бомбовые удары по собственным городам. Далее следует антигерманский пассаж:
Слава небесам за то, что наши по-прежнему успешно наступают. Для начала вдохновляет, что мы захватили двадцать пять тысяч цельных бошей и сто пятьдесят орудий… превосходно; это случилось, когда все было совсем скверно… <…> Надеюсь, ты прекрасно осведомлен о невероятно комичных заявлениях, поступающих из Бошландии. Больше всего мне понравилась ремарка Лассона, берлинского философа: «Мы морально и интеллектуально превосходим всех. Нам нет равных». Как возвышенно! Упаднические, разлагающиеся страны – Англия, Франция и Россия – трепещут. Однако достаточно послушать Стравинского и Римского-Корсакова,
Вслед за пространным разбором современного «устаревшего», «мрачного», «чудовищного», «варварски-сентиментального», «пошло-непристойного» немецкого искусства (музыки, живописи и архитектуры) Хаксли заключает: «На этом фоне славянская музыка и изобразительное искусство искрятся жизнью, силой, элегантностью и энергией» (Letters, 80).
В оправдание германофобии Хаксли следует сказать, что космополитизм даже самого мирно настроенного интеллектуала и художника должен был «дать сбой» в период кровавого противостояния супердержав. Стоит ли удивляться тому, что он – как оказалось, ненадолго – перестал симпатизировать немцам, разрушающим его страну и истребляющим его соотечественников? Нельзя не заметить, что порой ему отказывало чувство меры, например, когда он комментировал «нашествие» чужестранцев, т. е. иностранных студентов, на Оксфорд. Так, он безапелляционно заявил, что немногие оставшиеся в университете английские студенты «наделены не только мозгами, но и прекрасной светлой душой, светлой по сравнению с черными, желтыми, коричневыми и зеленоватыми людьми, которые вкупе с американцами населяют нынче университет, в особенности Куинс-Колледж, где все американцы имеют фамилии Шнитцбаум, Бошвурст, Швайнбаух и т. п. Невеселое место этот Куинс» (Letters, 82) [26] . Скорее всего, речь идет об американских евреях, воспользовавшихся оксфордскими вакансиями. Однако этот текст – вовсе не пример антисемитизма. Как видим, объектом шутки были не еврейские, а псевдонемецкие фамилии. Осенью, глядя на неузнаваемый университет, Хаксли продолжал отпускать сомнительные шутки про американцев, заменивших фронтовиков: «В Куинсе, например, одни чернокожие или американцы с фамилиями Шнитценбаум, Фишмахер и Шноппельгангер-Флейшман… Мы даже решили основать английский клуб, дабы оградить себя от Куинса и защитить Kultur» (Letters, 84). Заключительный немецкий «пуант» (Kultur) звучит особенно эффектно на фоне неприкрыто ксенофобского тона этого пассажа.
26
См.: Castle I. London 1914-17: The Zeppelin Menace.
Тем более неожиданным выглядит мартовское письмо 1916 г. к отцу, где Хаксли выразил опасения по поводу стремительно развивающейся шпиономании и безудержной германофобии. Он приводит пример свежей статьи в Morning Post, где сказано, что так называемые университетские интеллектуалы – это «кучка прогерманских отщепенцев». Хаксли замечает, что вся антигерманская пропаганда сводится к придумыванию прозвищ для немцев, одно из которых – «гунны», что, очевидно, призвано подчеркнуть их варварскую натуру.
А если находится кто-нибудь, кто осмелится предложить какой-то иной способ разобраться, что к чему, вместо того, чтобы взывать к низменным чувствам, то его немедленно объявляют пособником врага. Этот сентиментальный медовый месяц ненависти затянулся; пора остепениться и трезво подумать друг о друге (курсив мой. – И. Г.) (Letters, 93).
Налицо поразительная перемена. Можно с уверенностью утверждать, что именно в марте 1916 г. Хаксли пришел к одному из своих самых стойких жизненных убеждений – к пацифизму. То же самое мартовское письмо к отцу содержит примечательный рассказ, еще одно свидетельство новоприобретенной способности писателя отстраняться от военной истерии:
К нам тут ночью прилетал цеппелин. К счастью, я еще не ложился, а только собирался в постель, когда завыла сирена; я с удовольствием носился и всех будил. Когда я отправил в убежище всех несчастных и недовольных – еще бы, ведь я их разбудил! – я преспокойно отправился спать, в полной уверенности, что цеппы в пятидесяти милях от нас… Так и оказалось. Несчастные мои жертвы… многие так и не ложились до трех-четырех утра. Вот что я называю отличной шуткой (Letters, 93).
31 марта Хаксли констатировал, что в войне за родину англичане отказались от свободы. «Не будем забывать, что у нас не действует Habeas Corpus. <…> Свобода полностью d'emod'e. Чем дольше длится эта война, тем больше ее ненавидишь. Поначалу я, пожалуй, пошел бы сражаться, но сейчас, если бы и была возможность, то теперь (зная, к чему все это привело),
27
См.: Clark R. The Huxleys. London: Heineman, 1968. P. 168.
28
См.: Murray N. Aldous Huxley: A Biography. New York: Tomas Dunne Books: St. Martins Press, 2002. Ch. V; а также статью Poller J. Op. cit.
С каждым месяцем войны укреплялось его убеждение в том, что продолжение кровавой бойни – это «безумие и преступление» (Letters, 124). Он называл английских политиков, подливавших масло в огонь, «тщеславными недоумками» (Letters, 122), а работников призывных пунктов для новобранцев – «похитителями тел, детоубийцами и работорговцами» (Letters, 125). Он говорил о том, что у политиков «столько власти, что они, если удастся, не дадут войне закончиться» (Letters, 157). Несомненно, Хаксли еще сильнее утвердился в своей пацифистской вере, прочитав осенью 1916 г. великий роман Льва Толстого. Можно с уверенностью говорить о том, что Хаксли нашел у Толстого идеи, полностью созвучные его собственным размышлениям о причинах совершающегося безумия: «Я полностью погрузился в «Войну и мир», которая по праву является величайшей книгой, невероятной – другого слова не подобрать» (Letters, 115–116).
Тот факт, что налеты на Лондон участились, больше не вызывал у писателя желания оскорбительно шутить над немцами. Из его переписки исчезли снисходительные германофобские пассажи, что очередной раз свидетельствует о крепости обретенного им убеждения: война – это мерзость, творимая обеими сторонами.
В конце войны Баллиол подвел итоги. Цена, которую пришлось заплатить Колледжу в Первую мировую войну, оказалась впечатляющей: из 900 студентов и преподавателей, отправившихся на фронт (большинство служило простыми рядовыми), 200 погибли и примерно столько же получили ранения. Соотношение числа погибших к числу выживших оказалось в два раза выше, чем в среднем по стране. Очевидно, что эта ужасающая статистика впечатлила молодого Хаксли. В 1923 г. в сборнике эссе «Заметки на полях» (On the Margin) писатель нашел объяснение присущим послевоенному поколению скуке, безверию, пессимизму и отчаянию. Они, по его глубокому убеждению, вызваны катастрофой войны 1914 г.:
Другие эпохи тоже были свидетелями сокрушительных событий, однако ни в одном веке разочарование не последовало за ними столь стремительно, как в двадцатом, по той простой причине, что ни в одном веке перемены не были столь быстрыми и глубокими…. Наша апатия – это не грех, не клиническая ипохондрия, а состояние ума, навязанное судьбой [29] .
Писатель остался убежденным пацифистом до конца своих дней. Следующая мировая война лишь укрепила его убеждение: необходимо воздерживаться от участия в любой бойне!
29
Huxley A. On the Margin. London: Chatto & Windus, 1948. P. 25.
Второй шок: Русская революция
Война породила в Европе настроения разочарования и отчаяния, перерастающие в потребность новой религии как единственной силы, могущей дать человеку жизненную энергию. Большевизм и удовлетворяет эту нужду новой религии. Он обещает прекрасные вещи: покончить с несправедливостью богатства и бедности, с экономическим рабством, войной. Он обещает устранить и разобщение между классами, которое отравляет политическую жизнь и грозит развалом промышленности… Большевизм обещает мир, где все мужчины и женщины очищаются посредством труда, ценность которого будет определяться обществом, а не несколькими преуспевающими вампирами. Он хочет избавить от апатии, пессимизма, скуки и всех возможных страданий и невзгод, имеющих своим источником праздность или бессилие [30] .
30
Рассел Б. Практика и теория большевизма. М.: Наука, 1991. С. 9.