Путеводитель по повести А.П. Платонова «Котлован»: Учебное пособие

Дужина Наталья Ильинична

В превратностях этого «котлованного строительства» М. Золотоносов увидел «обобщенный образ общественного развития в 1929–1930 годах» и принцип сталинской внутренней политики — не решив одних задач, целиком переключиться на другие. Так в 1928 г. Сталин приступил к быстрой индустриализации и ускоренной коллективизации, хотя основная проблема предыдущего курса — товарооборот между городом и деревней — не была решена; так он будет действовать и впредь. Трудно комментировать этот фрагмент сюжета более конкретно: он слишком абстрактный по форме и обобщающий по содержанию. Но интерпретация в реальном контексте основного объекта действительного строительства — котлована под фундамент «общепролетарского дома» — сомнений не вызывает.

Растущие планы организаторов «строительства» приводят к бесконечному рытью все углубляющегося котлована. На этом фоне умирают или гибнут: буржуйка Юлия, социалист Сафронов, приспособленец Козлов, мужик с желтыми глазами и другой — «смертельный вредитель Сафронова и Козлова», мужики-подкулачники, активист и пр. Еще живой Сафронов объясняет «ликвидацию кулачества как класса»: «Это монархизму люди без разбора требовались для войны, а нам только один

класс дорог, — да мы и класс свой скоро будем чистить от несознательного элемента» (62). Подлежащий «ликвидации» мужик высказывает пугающее предположение: «Глядите, нынче меня нету, а завтра вас не будет. Так и войдет в социализм один ваш главный человек!» (93). И действительно, количество трупов в «Котловане» растет в геометрической прогрессии, так что итог строительства — пропасть котлована — воспринимается как могила и врагов пролетариата, и самих строителей.

Этому шествию смерти по «Котловану» в полной мере соответствовала массовая гибель людей в стране. Запущенный революцией механизм истребления работал безотказно, постепенно набирая обороты и увеличивая радиус действия. Преследовали и убивали: представителей враждебных классов, идейных противников, политических соперников и прочих потенциальных врагов, а затем «несознательных элементов» своего класса, бывших соратников и, наконец, самых ярых сторонников революции. Чистки, начавшиеся политические процессы, раскулачивание и другие формы установки социалистической справедливости сломали и погубили миллионы жизней. В пьесе «Шарманка», которую Платонов напишет сразу после «Котлована», он перефразирует знаменитое выражение одного из участников французской революции: «Революция, подобно Сатурну, пожирает своих собственных детей». По мнению М. Геллера, «единственный из писателей своего времени, Платонов понял неумолимый характер механизма геноцида, пожирающего тех, кто привел его в движение» [66] . Указывая на анаграмму фамилии «Платонов» в названии повести «Котлован», М. Золотоносов делает вывод о том, что, «возможно, писатель имел в виду роль своего поколения как „ямы“ под фундамент социализма». На таком фундаменте — яме, заполненной трупами, — и строилось реальное «здание социализма».

66

Геллер М. Я. Указ. соч. С. 283.

И это при том, что в идеале цель построения «дома» предполагалась благая: спасение «от непогоды и невзгод» (как и построения социализма — рая на земле). Идея спасения человека от всевозможных трагедий (стихий, болезни, смерти и пр.) — сквозная в творчестве Платонова. Н. Малыгина подчеркивает, что проекты переустройства мира в Дом — основа большинства его произведений; «общепролетарский дом» восходит к образам «дома-сада» и «ветрогона» («Рассказ о многих интересных вещах»), которые задумываются как средство преодоления враждебных сил природы; а, также к образам «корабля» и «двигателя» как средствам спасения человечества в других ранних произведениях (например, в рассказах «Маркун» и «Лунная бомба»). Таким образом, делает вывод исследовательница, «образ дома в „Котловане“ становится многозначным символом. Его важнейшая функция — служить средством спасения трудящихся» [67] . В начале своего писательского пути причиной человеческих трагедий писатель считает природу. Будучи по образованию и роду деятельности инженером, в качестве средства спасения он предлагает какое-нибудь техническое новшество. В этой связи понятно, почему главный герой ранних произведений Платонова — инженер, как и сам автор. Однако «Котлован», посвященный трагическим последствиям социальных преобразований, — произведение остро политическое, а не научно-фантастическое. Поэтому удивляет, что инженером является и Прушевский, который «выдумал единственный общий дом» и руководит работами по его строительству. Прушевский — ученый, и его детище, «общепролетарский дом», прежде всего плод знаний и науки. На первый взгляд этот милый интеллигент мало похож на руководителей нашей страны. Его образ, логичный в контексте творчества Платонова, кажется выпадающим из политической проблематики повести. Однако это не так. Обратимся к исследованию о советской эпохе А. Синявского и в свете некоторых его наблюдений посмотрим на личность «производителя работ общепролетарского дома». Любопытно, что именно научные амбиции марксизма-ленинизма, первого главы государства и его правительства Синявский считает наиболее характерной чертой раннего периода советской истории:

67

Малыгина Н. «Рассказ о многих интересных вещах» в контексте творчества Андрея Платонова // Андрей Платонов: Мир творчества. М., 1994. С. 186.

«Во главе Советской России после революции встало государство ученых. Конечно, возможны и другие повороты в трактовке и оценке этой диктатуры. Но именно этот поворот — государство ученых — представляется мне особенно интересным в раскрытии нашей темы. Уже марксизм рассматривает себя как науку, самую научную науку в отношении истории и человеческого общества. Ленинизм покоится на том же безграничном научном авторитете <…> Непонятность Ленина именно в его всепоглощающем интеллектуализме. В том, что из-под его вычислений, из-под его аккуратного пера-карандаша проливаются моря крови. <…> Столь велико было преклонение Ленина перед всесилием науки и техники. И эта научность заложена в Ленине с самого начала, как некое исходное свойство его личности» [68] .

68

Синявский А. Основы советской цивилизации. М., 2001. С. 75–82.

Сам Платонов в начале своего писательского

пути тоже утверждал: «Революция рождена знанием. Наука — голова революции» («Сила сил», 1920). Загадка Прушевского не в том, что он инженер — эта деталь понятна как в контексте творчества Платонова, так и нашей истории. При очевидных политических аллюзиях в образе создателя «домостроительного» проекта и руководителя «строительства» нелогичным кажется его поведение в деревне: вместе с другими строителями Прушевский приходит сюда «как кадр культурной революции» и остается в новоиспеченном колхозе обучать местную молодежь. Такой сдвиг смыслового компонента художественного образа действительно необычен, но он целиком отвечает поэтическим принципам Платонова. Это же свойство его поэтики на уровне языка впервые исследовала Е. Толстая [69] . Оно состоит в способности платоновского слова (которое, как и всякое слово, является комплексом смыслов) в каждом новом лексическом окружении переключать значение в другой регистр (осуществлять своего рода семантический сдвиг). «Комплексом смыслов» часто является и платоновский образ, в том числе «общепролетарский дом» и его главный строитель. Основой для такого «комплексного» образа интеллигента Прушевского стала многообразная роль интеллигенции в нашей истории: с одной стороны, именно интеллигенция вдохновляла на революцию, планировала социальные преобразования и организовывала «строительство социализма»; с другой — тому новому миру, который интеллигенция вызвала к жизни, она сама оказалась ненужной; наконец, интеллигенция, несмотря ни на что, всегда была готова «идти в народ» и учить его.

69

См. об этом: Толстая Е. О связи низших уровней текста с высшими // Толстая Е. Мирпослеконца: Работы о русской литературе XX века. М., 2002.

Подведем предварительный итог «домостроительной» проблематики «Котлована». Итак, «общепролетарский дом», предназначенный для спасения людей «от непогоды и невзгод», является и реалистическим образом, и образом-сим-волом. Как реалистический образ он опирается на реальные проекты по строительству домов, быта и городов нового типа и ставит проблемы создания удобного жилища и теплой душевной атмосферы дома, преодоления взаимной отчужденности жителей города. Как образ-символ «общепролетарский дом» обобщает теорию и практику «построения социализма» и имеет два аспекта: идеальный и реальный. В своем идеальном аспекте «общепролетарский дом» предполагает две стадии: «единый дом» в центре города («социализм в рамках одной страны»), а затем башню в середине мира (социализм в мировом масштабе).

И вот на строительстве «дома» появляется и остается жить сирота Настя — безусловно, тоже один из главных символов «Котлована» и к тому же как-то связанный с «общепролетарским домом». И хотя Насте посвящено немало исследований, вопрос о значении образа девочки-сироты остается открытым. Определенную помощь в ответе на него может оказать знание реального контекста и принципов поэтики платоновской повести. Образ Насти построен так же, как и образ «общепролетарского дома»: его смысловой компонент опирается на несколько близких, но не тождественных значений, и в ходе повествования допускает ряд сдвигов. При этом трагическая история Настиной жизни типична для ребенка непролетарского происхождения и иносказательна от первого до последнего эпизода. Аллегорическое значение имеют детали биографии и личные черты маленькой героини, обстоятельства появления при «общепролетарском доме» и смерть.

Настя — дочь «буржуйки» Юлии, которую еще до революции любили пролетарий Чиклин и интеллигент Прушевский. Как все «буржуи», Юлия обречена. Девочка же спасена от почти верной смерти ( Анастасия [70] в переводе с греческого означает воскрешенная, как отмечали многие исследователи) и вынесена пролетарием Чиклиным из «гроба», в котором осталась лежать ее мертвая мать. Чиклин приводит Настю на стройку. Но девочка тоскует по умершей матери, не выдерживает такой жизни и тоже умирает.

70

Здесь и далее: выделение слов полужирным шрифтом принадлежит нам. — Н.Д.

Символичность этой ситуации обратила на себя внимание уже с первой публикации «Котлована» на Западе. А. Киселев, откликнувшийся на появление столь необычного произведения советского писателя статьей в журнале «Грани» (1970 г.; статья опубликована под псевдонимом: А. Александров), высказал предположение, что повесть Платонова посвящена судьбе России; умершая и оставленная лежать под спудом мать Насти символизирует вечную Россию, Россию историческую, ушедшую в прошлое без возврата; сама же Настя является символом новой советской России, ставшей «сиротой» без России исторической и по этой причине погибающей [71] . Это ценное наблюдение осталось почти без внимания исследователей, а ведь сравнение маленькой героини с юной страной находит подтверждение в тексте «Котлована»: Платонов неоднократно ставит Настю в прямую параллель с «девочкой-эсесершей». В этой связи вывод о значении образа Юлии напрашивается сам собой. При такой интерпретации двух женщин — матери и дочери, старой и молодой — значимым оказывается юность, буржуазное происхождение и сиротство девочки. Они указывают на молодость страны, которая была плотью от «буржуйской» плоти, но в новых исторических условиях осиротела и пытается забыть о своем происхождении. С трактовкой образов матери и дочери как символов двух Россий согласуется замечание Эл. Маркштейн, считающей смерть Насти эпизодом, в иносказательной форме говорящем о невозможности будущего без прошлого, настоящего без исторических корней.

71

Александров А. О повести «Котлован» // Грани. 1970. № 77. С. 140.