Пути-дороги
Шрифт:
— Нет, Виталий Константинович, я ничего…
Видя, что Марина опустила голову, доктор ласково взял ее за руку и усадил на крыльцо.
— Чего там нет — выкладывай, что у тебя за горе. Может, вдвоем что–нибудь придумаем.
И пока Марина, волнуясь, бросала скупые слова о своей встрече с Андреем, доктор, нахмурив брови, сердито теребил седую бороденку.
Кончив рассказ, с блестящими от невыплаканных слез глазами Марина молча прижалась к плечу доктора.
— Плохие наши дела, девочка, — тихо проговорил доктор,
Доктор сердито дернул бороденку и, видя, что Марина немного успокоилась, поднялся:
— Ну, девочка, мы с тобой засиделись. Надо раненых кормить да готовиться к отъезду. По всему видно, что наши не сегодня–завтра должны город взять…
Целый день метался офицер в бреду. К вечеру он пришел в себя. Марину поразили его глаза. Большие, синие, они смотрели на нее настороженно и, как показалось ей, с недоверием.
Наклонясь над ним и подняв его голову, она дала ему из стакана глоток вина. Положив его голову на подушку, она хотела подняться, но, заметив, что он шевелит губами, наклонилась к нему еще ниже.
— Я даю вам честное слово, что арестованные не будут расстреляны… Да… Я готов перейти к красным… Нина, где моя скрипка? — Он хотел приподняться, но голова его бессильно упала на подушку. — Казаки, я ухожу от Покровского. Кто идет со мной?
Марина, не дослушав до конца, бросилась к доктору:
— Виталий Константинович! Он наш, наш!
Доктор удивленно посмотрел на Марину. Спрятав часы в карман, он поднялся с койки раненого командира.
— Кто наш, девочка? О ком ты говоришь?
— Офицер. Тот, что казаки привезли…
И Марина передала доктору подслушанный ею бред раненого.
— Да… Странно. К тому же наши кубанцы очень просили за него, — задумчиво бормотал доктор, привычно запуская пальцы в бороденку. Потом поспешно пошел за Мариной к раненому офицеру.
Тот продолжал метаться в бреду, время от времени произнося какие–то отрывки фраз.
— Как он, Виталий Константинович… не умрет?
Доктор, быстро взглянув на Марину, как бы в раздумье проговорил:
— Если осложнений не будет, то выживет…
Раненый, сбросив одеяло, стал снова метаться. Говорил
что–то об отце, о своей вине перед народом и опять звал казаков идти за ним к красным…
— Да, девочка, ты права, он стал нашим… — взволнованно сказал доктор и тяжело вздохнул.
— Мой Володька тоже вот в его чине был…
— У вас был сын?! — удивленно посмотрела на него Марина. — Вы мне никогда о нем не говорили…
Доктор нервно провел ладонью по своим коротко остриженным
— Бичерахов его расстрелял…
— За что? — невольно вырвалось у Марины.
Доктор насупился.
— За что? Да за то, что он не захотел против своего народа восстать и честным до конца остался! — Он сердито насупил брови и отвернулся, чтобы скрыть от Марины свое лицо. — Ну, девочка, пора за работу!..
… Прошло еще два дня. Раненый офицер уже не метался в бреду, а тихо лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал.
Доктор, чаще чем обычно, подходил к нему, щупал пульс, выслушивал и хмурил брови.
В конце четвертого дня измученная бессонными ночами Марина забралась в крытую санитарную повозку и заснула на ворохе соломы, накрытой конскими попонами. Проснулась она от громкого окрика красноармейца, разнимавшего дравшихся лошадей.
Быстро выскочив из повозки, она кинулась в дом.
Небольшой фонарь слабо освещал комнату. Марина быстро наклонилась к раненому. В упор на нее умоляюще смотрели его глаза.
— Сестра, пить… — скорее догадалась, чем услышала Марина. Напоив его, она села на край постели.
— Хотите есть? Вы несколько дней почти ничего не ели. — И, взяв его горячие руки в свои, ласково улыбнулась. — Скажите, как вас зовут?
В его глазах отразилось удивление.
— Разве вам не сказали?
— Нет. Те казаки, что вас привезли, больше не приезжали. Последние дни шли большие бои; может быть, они погибли…
— А из штаба никто не приезжал?
— Нет, никого не было.
— Странно… а где же охрана? — медленно обвел он комнату глазами.
— Какая охрана? Вы же в лазарете.
— Да, но ведь я арестован.
По его лицу промелькнула грустная улыбка:
— Ах, да, понимаю… Я должен скоро умереть, и они оставили меня в покое. Удивительная гуманность со стороны его превосходительства. Передайте ему, сестра, что я очень тронут… — Он устало закрыл глаза.
— Вы не умрете! — Марина решила сказать ему правду. — И потом у нас нет никаких превосходительств. Вы — в одном из лазаретов Одиннадцатой Красной Армии.
Офицер широко открыл глаза. И в них Марина прочитала и недоверие к ее словам, и такую радость, что ей самой захотелось смеяться.
— Значит, моя сотня все же перешла к вам?
— Какая сотня?! — удивилась Марина.
— Та, которой я командовал и с какой хотел перейти на сторону красных.
— Не знаю, но вы теперь наш.
— Ваш, ваш… Для этого стоит жить. И я буду жить! Правда? Ведь я не умру?..
— Нет, нет! Вы будете жить!
Взгляды их встретились. Марина с досадой почувствовала, что краснеет.
В комнату, улыбаясь, вошел доктор.
— А, наш герой уже пришел в себя? Великолепно! Сейчас проверим пульс. А ну–ка, девочка, дай же и мне одну его руку, ты захватила обе.